КАТАСТРОФА

 Они уехали в самом начале сентября. Сразу пошли очень веселые письма. Их поселили (временно!!) в общежитии, дали две большие комнаты. Все ценные вещи моими стараниями доехали в целости и сохранности. О беде с зеркалом умалчивалось. Базар рядом. Они уже научились выбирать вкуснющие дыни. У мамы уже нашелся подходящий аспирант из местных аборигенов. Одним словом, все хорошо, прекрасная маркиза!

Случившуюся вскорости смерть Марианны Сергеевны я особо не переживала. Только поежилась, что она умерла в бывшем мамином кабинете. Похороны, вселение Зиньковских как-то незаметно скользнули по сознанию. Предложение Наталиуса поменяться жильем я встретила в штыки. Я уже прочно обосновалась в ее бывшем кабинете, оборудовала фотозакуток и перебираться в комнату покойницы всяко  не хотела. Подспудно росло беспокойство за маму. Она после зимней простуды, когда болели трое: я, мама и Марианна Сергеевна, все еще продолжала кашлять. Очень мне этот кашель не нравился. Что с того, что в июне они с отчимом прошли глобальное медицинское обследование с вердиктом: здоровы! Не нравится, и все тут!

Я писала в Алма-Ату коротенькие открытки, адресуя их то маме, то отчиму. Как оказалось, эти открытки были объявлены доплатными и оседали на почте, не доходя до общежития. Изредка я строчила более обстоятельные письма. Доходили только они. А я удивлялась, почему мама жалуется, что редко пишу! Куда же чаще!

Я упивалась мечтами о поездке к маме на каникулы. Яблоки, оперный театр, и вообще жизнь прекрасна и удивительна. Вот еще бы мама прислала с Наталиусом, поехавшей в Алма-Ату на какую-то конференцию, хорошей  фотобумаги....

Первый шок наступил 22 октября. Почему-то поздравительная телеграмма была подписана только отчимом. Я всполошилась. Но сразу пришла телеграмма за маминой подписью. Я вспомнила, как пару лет назад она перепутала дату и год моего рождения: 22 и 26, и успокоилась. Потом приехала Наталиус. Вместо ожидаемой фотобумаги привезла отрез кашемира мне на платье. Что-то мямлила про операцию на почке у жены Усановича. Какое мне дело до этой совершенно незнакомой личности? А мама? Мама?? – Ах, все хорошо...

Писем из Алма-Аты не было долго, так долго, что Наталиус замучила меня вопросами.

И вот пришло долгожданное письмо. Какой кошмар!! Это маму, а не жену Усановича оперировали. Удалили больную почку. Сейчас она в санатории. Письмо надо показать Наталиусу, она расскажет подробности. С ума сойти!

Потом была серия веселых писем. Все хорошо, у нее чудесный лечащий врач. Кашель – последствие операции. Письмо отправит отчим. «Приехал папкин, лучший из мужей!»

Потом было маленькое предостережение, на которое я не обратила внимания. В продаже появился учебник Блохинцева, самое первое издание. Как можно упустить? В кармане у меня было пусто, стипендии из-за хвоста я не получала. Я обратилась за займом к Наталиусу: «Верну, когда мама пришлет перевод». Наталиус пробурчала, что я напрасно облизываюсь. По больничному платят только два месяца, а от подъемных остались рожки да ножки. Я фыркнула, нет и не надо, обойдусь. Ушла к себе. Пару минут спустя вошла Наталиус, положила на стол деньги: «Не обижай Наталиуса!»

Потом маму выписали. Она бодрилась, начала работать. Все хорошо, она уже читает лекции (спецкурс), и слушатели поят ее подогретым вином, чтобы не кашляла. Потом пришло письмо с предложением приехать к Новому году, получив разрешение сдавать экзамены в Алма-Ате. Прилагалось письмо к Кузнецову, бывшему тогда официальным деканом (реально все дела тащил Савицкий). Я фыркнула: зачем это надо? Запросила, может ей плохо, тогда я все брошу... На всякий случай сдала досрочно Евсееву политэкономию.

Потом мне приснился «зубной сон». Тяжелый, с кровью на выпавшем зубе. Явно к беде. Я ходила сама не своя. Я тогда и не знала, как надо ставить барьеры перед напастями, да и ото всех ли напастей можно оградиться? И вот Наталиусу позвонила Перчик.  Мама снова в больнице. Астматические явления. Дома страшно. Хорошо бы Нинке приехать. Я посылала отчаянные телеграммы ректору, в больницу. Гробовое молчание.

Наталиус пошла со мной к Кузнецову. Предъявила мамино письмо.  Помявшись (опять у этой девочки все не как у людей) Владимир Дмитриевич соблаговолил разрешить сдавать кванты и хвост по статфизике в Алма-Ате. Спецкурс по теории твердого тела я поклялась сдать по приезде в Томск в первые же дни нового семестра.

В последние дни уходящего сорок девятого года я уехала в Алма-Ату. Меня снабдили всякими блатами, но они, вероятно, не очень-то были нужны. Дураков встречать Новый год в поезде оказалось: раз два и обчелся. Собрались вместе. Про мою беду знали, меня жалели. Конечно, мое скорбное присутствие испортило всем новогодие. В Алма-Ату мы прибыли, кажется, второго. У выходного турникета меня встречали Перчик и Усанович. Я спросила, с трудом шевеля губами: «жива?» Перчик вскинулась: «Ну конечно, конечно же, жива!» А Усанович сказал, что сразу узнал меня по Кудрявцевским лучистым глазам. Меня повезли в общагу к отчиму, потом в больницу к маме. Она бодрилась, смеялась, что я даже разрешаю погладить себя по голове, не берегу прическу. Демонстрировала шрам на боку. Шепнула, что у соседки по палате рак, хотя ей и не говорят. «А у Вас?» – «Нет, просто почка. Врачи считают уже года два, как она отключилась. Организм привык обходиться одной».

С трогательной нежностью вспоминала Наталиуса, которая ей сказала: «Лялька, не переживай из-за девчонок. В случае чего я помогу им доучиться». Догадывалась ли она, что Наталиусу доведется свято выполнить обещанное?

Во время одного из свиданий мама со вкусом поведала мне детективную историю о преподавании отчима в школе МВД. Предыстория была проста и банальна. На отчима, возвращавшегося домой по пустой ночной улице, напали трое. Предложили расстаться с шинелью. Возможно, предполагали обнаружить что-нибудь еще, часы, например. Мама давно уговаривала отчима заменить видавшую виды шинель на новое демисезонное пальто. Отчим упрямился, привычная одежонка казалась  милее обновы. Поэтому на наглые претензии грабителей он отреагировал профессиональными приемами джиу-джитсу (в дальневосточных войсках этой технике обучается весь офицерский состав). Одного он ткнул пальцем в солнечное сплетение, другому рубанул по горлу ребром ладони, третьему вывернул руку. Оставив на панели три неподвижных тела, победитель бросился наутек. О случившемся рассказал Ершовым. Вместе посудачили, стоит ли позвонить в милицию. Однако звонить из общежития – проблема, так что решили предоставить воришек их собственной судьбе.

 Через несколько дней отчим получил повестку с вызовом в страшную по тем временам организацию. Всю ночь проворочался без сна, вспоминал свои грехи: настоящие, прошлые и даже будущие. Явился в указанное время. Был проведен к высокому начальству. Представился: «Майор Светланов по Вашему вызову явился». Высокое начальство вполне вежливо предложило майору провести в офицерской школе месячный курс обучения восточным приемам борьбы безоружного с вооруженным. «У меня нагрузка в университете». – «Освободим». По предложению начальства вышли к выстроенному отделению курсантов. «Продемонстрируйте». Отчим мимоходом ткнул пальцем одного из курсантов. Тот вырубился, упал. Оставался без сознания минут двадцать. «Покажите мне, как надо выполнять прием». Отчим подробно растолковал. На другой день, уже перед строем чинов повыше, эксперимент повторил сам начальник училища. Отчиму предложили представить программу и список всякого вспомогательного «оборудования». Кажется, были затребованы чучела с дистанционным управлением, маски, что-то там еще. С каким удовольствием рассказывала мама эту историю. Как она гордилась мужем, как радовалась такому его серьезному знакомству. Вообще она всячески старалась подпудрить мне мозги розовой пудрой.   

Потом были экскурсии на базар за яблоками и прочими фруктами. Готовка в муфельной печи разных вкусностей. В больницу я ездила ежедневно. Познакомилась с Ершовой, которая присовокупляла свои кулинарные шедевры к моим передачам. Были еще визиты в институт к Перчику, тоже ежедневные. Нет, врачи нам еще ничего не говорили. Но, оставаясь дома одна, я зажимала рот рукой и кричала, вопила в голос от безысходного отчаяния. Мир рушился у меня на глазах. Говорят, есть какие-то травницы. Где, как их искать? Полная непроходимая безнадёга.

Отчима вызвали на почту. Принес кипу выкупленных открыток. Тех самых, застрявших. С ней и с другими письмами я поехала к маме в больницу на очередное свиданье. Меня к ней не пустили. Был сильный приступ. Сейчас она спит, не надо будить и беспокоить. Я оставила почту, вкусности, уехала.

Утром к нам постучалась санитарка. «Вас просят приехать в больницу». Дорогой отчим сказал, чтобы я была готова к плохому. А я по опыту с бабушкой знала: беда. В больнице прямо в вестибюле нам сказали, что она умерла ночью, во сне. Я спросила: «Где она?» – «Пойдемте». Привели нас в какой-то коридорчик, где стояли носилки. Санитарка отдернула простыню чуть ли не до пояса, засмущалась, закрыла тело до подбородка. Я нагнулась, поцеловала.

Сразу же поехала к Перчику. Та ахала, охала, говорила что-то насчет легкой смерти. От рака легких (а у мамы были в легких метастазы, потому и кашель) умирают мучительно и трудно. А я как закаменела. Поехала домой. Внутренне горько посмеиваясь, отпаивала валерьянкой Ершову.

Потом были похороны. Панихида в большом зале КазГУ. Речи. Я не слышала ни слова. Стояла у гроба, ногтями вцепившись в тыльную сторону ладони другой руки. Только вытерпеть, только не заорать в голос. Перчик сказала: «Ничего, что губы приоткрыты? Она часто так делала». Ну, какая разница? Скорострельных похорон тогда не было. Траурный кортеж шествовал пешком через весь город. А время от времени взрыдывал оркестр. Как я это вытерпела? У могилы опять что-то говорили. Последнее целование. Я не стала целовать ее в гробу. Уже простилась в больнице и не хотела снова увидеть ее мертвой. Падают комья земли. Все.

Подошел Лебедев друг ее юности. Он только из траурного объявления узнал, что мама переехала в Алма-Ату. Пригласил к себе.

Сразу после похорон мы с отчимом и Перчиком поехали к Усановичам. Что-то ели, пили. Никаких поминальных речей не было. Воспоминания я услышала, когда была у Лебедева. И как они танцевали, и как он четыре года страдал по Люсе Деминовой. И всякое другое. А здесь... Кажется, я даже читала «Почему я физик», бредятина бездарная и претенциозная. Отчим молча пил. «Не давай папкину пить», – просила она. Как будто я что-то могла сделать! Потом... Не все ли равно, что было потом?

Мама, мама, мамочка! Радость моя, боль моя!

Я как холодная остывшая планета
Могу сиять лишь отраженным светом,
Чужим теплом. Но где же этот свет
Мне взять теперь? Ведь солнца больше нет!