БАБУШКИНА ЕПАРХИЯ

Основной бабушкиной лямкой была кухня. Готовила она незатейливо, но вкусно и сытно. Утром маме, а в школьные годы и мне, полагалась пара яиц всмятку, хлеб с маслом и стакан крепкого чая — мама унаследовала дедово пристрастие. Ела мама всегда очень быстро, научила не рассиживаться за столом и меня. Вместо чая мне делалось какао. Молоко я пила только сырое, мало и неохотно. За что и расплачивалась потом хрупкими зубами. В полдень меня подкармливали: котлетка с картошкой кружочками — объеденье. Обед, поздний, часов в пять состоял по всем правилам из трех блюд.

Из супов помню борщ, щи из свежей капусты, любимые мои супы с клецками и с фрикадельками, а также мамин любимый «рис императрис» — суп с рисом, розовый от томатного сока. Немецкий картофельный суп-пюре я не любила из-за плавающего в нем жареного лука. Летом делалась и окрошка, но я ее не ела — не выносила лук ни в каком виде.

На второе бывали и котлеты, и голубцы с картофельным пюре, тушеная капуста с мясом, картошка с мясом, томленая в печке, курица с рисом под белым соусом. Рыба на столе появлялась редко. Ее уже основательно потравил Кемеровский Коксохим. Варилась гречневая каша, делались лапшевники, пшенники, запеканки, фаршированая рисом репка. Варилась горошница и мамина любимая чечевица. Картофельные котлеты подавались с грибным соусом или с киселем. Делались творожники, творожная запеканка, вареники с творогом… Насколько разнообразнее была бабушкина кухня по сравнению с моей. Зато я умею готовить фаршированный кабачок! Хоть в этом превзошла бабушку.

Никаких салатов бабушка не делала, изредка сотворяла винегрет. А на закусь к картишкам подавалась холодная отварная картошка кружочками с кусочками выпотрошеной и вымытой селедки на костях, но без шкуры, с колечками сырого лука по краям узкой тарелки-селедочницы.

На третье компот, кисель, мусс, летом снежки, или драчена. Иногда обходились чаем с пирогом. Оладушки, блинчики и фаршированные блины равно появлялись как на полдник, так и к обеду. Жареные пирожки я что-то не помню вообще.

Тесто у бабушки удавалось отлично — сказывалась школа Татьяны Ивановны. Заводилось тесто в большой (больше ведра) глиняной квашне, выпекалось в русской печке. Это уже в предвоенные годы для маленькой стряпни использовались голландки. А при традиционном размахе: пирог с рыбой, пирог со свежей капустой — оба на большх листах, булочки с намазкой из муки со сметаной, булочки крученые с маслом и сахаром, завивай (рулет) с маком, тоже три а то и больше больших листа, сладкие пироги на большущих сковородах или тоже на большой лист… Только в русской печи можно было перепечь такую прорву!

Тортов бабушка не делала. Не считать же за торты манники и сухарники, которые пеклись просто так, без крема. Иногда мама сооружала какую-нибудь имитацию растрепки. Зато сладкие пироги, например с черникой, покрывались сбитыми сливками. Объеденье! Мне эти шедевры так и не удалось воспроизвести. Еще бы — сливки-то бабушка сама снимала с заказанного молочнице дополнительного молока немеряной жирности. Пекла бабушка и жаворонки, и куличи. Мама почему-то куличи предпочитала черствые. Тогда залежавшийся, казалось бы, кулич вдруг начинал поедаться в темпе. Бабушка вздыхала, пекла новый, который тоже оставался не востребованным до засыхания. Любила мама и сухарики специального изготовления. Рецепт этого дива к сожалению утерян. В тесто явно добавлялся изюм и какие-то пряности — корица и еще что-то. Похожий вкус наблюдался у фирменного пряника «Томск». Были эти сухарики вязкими и немыслимо вкусными.

Не помню, готовилось ли что-нибудь специальное к ужину, или доедались остатки от обеда. Скорее всего чаевничали с бутербродами. Бабушка делала систематически паштет из печенки. Особенный смак получался, если от замороженного между рамами кружочка отстругивать тонкие ломтики. Бывала и колбаса, отвращавшая меня любыми включениями жира. А вот консервы в ту пору появлялись на столе только, когда бывали гости. Обычно фигурировала длинная плоская коробка сардин.

Лепилсь, разумеется и пельмени. Крохотные, сантиметра на два. Кружочки из теста не вырезались, а раскатывались из маленьких тестяных шариков. Семейная легенда гласила, что баба Таня умудрялась обеспечивать раскатанными кружочками троих начинявших пельмени мясом и их защипывющих. Как-то на пари я уплела сотню, правда с маленькими паузами.

Конфеты покупались редко и тщательго прятались — сладкое детям вредно. Я легко разыскивала бабушкины тайники, используя содержимое по назначению. Таскала штучками, перемежая незаконные хищения законными выдачами, дабы резкое изменение количества припрятанного не вызвало нежелательных подозрений.

А шоколад мне отламывался только при визитах кого-нибудь из маминых поклонников. Чаще всего перепадало от Ильи Аркадьевича Соколова, пожилого профессора Индустриального Института.

Кроме кухни на бабушке была уборка. С утра (а то потом забудется!) она поливала комнатные цветы, вытирала пыль. Может я раньше не замечала и только когда подросла обратила внимание на бабушкину привычку скрашивать скучную операцию вытирания пыли чтением стихов. Вполголоса, но все-таки вслух и с выражением, она читала и толстовские баллады, и некрасовские поэмы… Редко когда звучали короткие стихи. Память на стихи у меня была что надо. Еще в раннем детстве шпарила наизусть и «Почту», и «Муху-Цокотуху», и прочие шедевры с одного-двух оглашений. Так что бабушкины хозяйственные развлечения невольно откладывались в моей памяти рифмованными строками.

Цветы не только поливались. По весне бабушка отправляла меня в соседнее садоводство за землей. А затем во дворе на крыльце дома осуществлялась ежегодная пересадка цветов. Я при сем присутствовала и ассистировала. Ассистировала я и при загрузке сундука барахлом, которое бралось на дачу. А после шестого класса выполнила эту операцию самостоятельно от начала и до конца.

Мне же доверялось выкладывать недоглоданную косточку на дощечку, подвешенную под форточкой, на радость синицам, любившим пощипать мясцо.

Ездила бабушка и на базар за покупками. Гладила и чинила постельное белье и мои туалеты. Для большой стирки в дом приглашалась прачка Лидинька. На кухне на двух табуретках водружалось большое оцинкованное корыто, на плите в баке парилось белое белье. Полоскалось оно в ванной холодной водой. Дым стоял коромыслом, все ходили на ушах. Мама, естественно, отсутствовала, отсиживалась на работе. Свои наряды она стирала и гладила сама, никому не доверяя.

Гладила бабушка обычно на крышке старенького комода. Воздавая должное удобству электроутюга, все же поминала добром «железки» – старинные литые чугунные утюги, которые надо было нагревать в печке. Пока гладили одним, нагревался и шел в работу второй. А первый отправлялся в печь. Эти утюги были хороши своей тяжестью. Достаточно без нажима просто перемещать по белью такой утюг. А от электроутюга у бабушки уставала рука, так сильно приходилось давить на ручку сверху вниз. И уж вовсе не любила она «духовой» или «паровой» утюг. В чугунную утюговую форму с крышкой накладывались горячие угли. Сбоку в форме были дырки – размахивая утюгом, раздувать огонь. Хоть такой утюг был «самоподогревным», но из дырок частенько сыпались пепел и зола. А то и горящая искорка выскакивала на глаженье. Раз -- и дырка.

Особого пристрастия к упорядоченности у бабушки не было. Конечно, где попало что попало не валялось. И белье в комоде покоилось акуратными стопочками. Но ложки и вилки в ящике буфета лежали россыпью. Столь же неорганизованно толклись обувки под самоварным столиком в углу столовой. И старый хлам лежал в ларе навалом. Такой же навал или завал был у бабушки в большой стеклянной вазе, стоявшей в буфете. Там складировались не только квитанции и другие документальные бумажки, полезные и бесполезные, но и всякая ерунда от оторвавшихся пуговиц до кнопок, скрепок и лекарств. Аналогичная «мусорница» была у мамы на письменном столе – туесок из темного дерева с резьбой. Я очень любила раскапывать его содержимое, обнаруживая и присваивая частенько несколько монеток, достаточных для приобретения карамелек или мороженого.

А какие чудесные находки можно было сделать на гардеробе! Это было мое излюбленное место уединения в минуты жизни грустные. Там я раскопала и пару страниц из «Камо грядеши» с завораживающей картинкой, и начало «Неды» Хаггарта. Сколько же я пыталась найти продолжение, хотя бы установить автора! Только пол-века спустя после гардеробного открытия я таки дочитала таинственную «Неду».

Ни ковры, ни половики в доме не водились. Приходивших гостей не разували. При всем при том в квартире было чисто. Пол мылся ежедневно. Дважды в год (осенью и весной) устраивалась генеральная уборка – мылись окна и двери, обметались потолки, а то и проводилась побелка. При печах белить приходилось ежегодно. Для осуществления этой важной операции приглашался белильщик и подключалась мама. На стенах висели одни акварели, шторы были только в маминой комнате, мебели – кот наплакал. Так что побелка осуществлялась сравнительно «малым потом».

Такой воз да еще при больном сердце и при грыже бабушке был невмоготу. Был такой случай. Приходит мама, а бабушка сидит, за сердце держится, лекарство свое капает в рюмку. Как говорится: « В грудях сумление и в сердце трепых». Мама переполошилась: «Что с тобой?» Оказалось, бабушка кота наказывала. И тем не менее, если надо, то полы мыла хоть на четвереньках. Поэтому у нас до войны всегда жила какая-нибудь молоденькая девушка. Она мыла полы и помогала на кухне. В ее обязанности входили также мелкие постирушки и походы за хлебом.

Первой была Поля. Ее встретила на прогулке и привела к бабушке Старая Седая. До нас Поля служила нянькой в нескладной семье. От двух озорников да грубых хозяев она с радостью ушла к нам. И ребенок один, и отношение доброе. Бабушка заставила ее учиться и в школе, и на парикмахера. На ее плече бабушка выплакивала дедову кончину. А сколько раз доводилось ей вытирать мои слезы! Говорят, у мордвы особый талант обращения с детьми. Воистину так. Будучи уже в годах, она няньчила моего сына и доходчиво объясняла: «Ты с ребенком не спорь, не настаивай на своем. Отвлеки его чем-нибудь. А потом он все сделает по-твоему. А в лоб напирать не надо. » Вот так, попросту, безо всяких научных терминов, которыми психологи объясняют и оправдывают эту тактику. Она же увещевала меня, когда я удивлялась, что муж не понимает простые, казалось бы, истины. «Ну что ты хочешь? Оне мужчина!»

Поля прожила у нас лет пять, пока не вышла замуж. Ее сменила младшая ее сестра Шура, с бабушкиной легкой руки доросшая до мастера-парикмахера. Шура была и смышленее, и шустрее старшей сестры. Молоденькой девушке хотелось одеться, и деньжата были — корм хозяйский, зарплата целиком на наряды. Да купить-то мануфактуру, как тогда именовали любые ткани, на платьишко — проблема. Надо ухитриться влететь в универмаг в первые же минуты после открытия. Иначе хоть стой в очереди, хоть так облизывайся, все едино — не достанется, расхватают все сколько-нибудь приличное задолго до перерыва. Перед открытием у дверей толпа. Никаких там записей или предварительной очереди. Все решает грубая сила. Вот и сообразила девчоночка, подобралась загодя за спины здоровых мужиков. А как открыли двери, как наперли массы, как рванули, ухватила этих бугаев сзади за шеи. В магазин влетела ласточкой, по воздуху, пола не касаясь. Втащили ее мужики на плечах, и сами того не заметили. Славный удалось урвать отрезик на платьишко! Хочешь жить — умей вертеться! Ох и смеялась бабушка, слушая Шурин рассказ о ее магазинном полете.

Шуру, ушедшую работать в парикмахерскую, сменила Маруся. Разумеется, она тоже обучалась парикмахерскому делу. Для практики стригла бабушку. Пришлось как-то выполнить и более тонкую работу. Чортик по ленности запустил длинную свою шерсть, и она скаталась в плотный войлок, облегавший бедного котяру наподобие валенка. Дело было летом, кот маялся от жары, бабушка сочувственно страдала. Маруся маленькими ножничками осторожно состригла свалявшийся панцирь. Вид остриженного кота смешил и потрясал — крыса и крыса! Я немедленно обозвала страдальца «Голый». К осени шерсть отросла, и кот принял нормальный облик.

Про Марусю бабушка рассказывала, что она обедала всегда задом наперед, начиная со сладкого. Бабушка поинтересовалась мотивами инверсии. Оказалось, Маруся боялась, что на сладкое места в желудке уже не останется. Вот ведь будет огорчительно! Бабушка посмеялась и предоставила ей сходить с ума по-своему.

Где-то перед самой войной Марусю сменила Клавдия Алексеевна. Дальняя родственница Большаниных она хозяйствовала у Тартаковских и к нам перешла вроде по-наследству. В нарушение традиции была она пожилой старой девой, обожавшей кошек вообще и драгоценного Чортика в особенности. Любила беседовать и с котом, и с кастрюлями, чем в молодости вызвала подозрение хозяйки — не хахаля ли приводит девчонка к себе на кухню? У нее я позаимствовала такие перлы фольклора как: «Чай готов, извольте кушать, пять рублей ведь денег много», «И куда только все уложилось: гусь, свинья, поросенок и щи?», «Кому час копаться, а мы днем повернем», «Нашему теленку да волка съесть!», «Я, чать не корова, разломи да положи!», «Опять двадцать пять за рыбу грош», «Извольте стриться-бриться», «Удивительно, Марья Дмитревна, чай пила, а живот холодный», «Ах, оставьте ваш характер!», «Позвольте Вам выйти вон!», «Чего надулся, как мышь на крупу?», « Хоть пень колотить, лишь бы день проводить», «Явились, ничуть не запылились!» (это обязательно говорилось вернувшемуся с гулянки коту)…

Во время проживания у нас Клавдия Алексеевна упала на зимней скользоте, сломала руку. И хоть складывал ей руку сам Иосиф Аронович, срослась она кривовато, к непогоде болела. Какое-то время приходила помогать и Маруся.

Где-то в тридцать девятом или даже сороковом Клавдия Алексеевна и бабушка по какой-то надобности вместе вышли во двор, оставив дверь незапертой. Смотрят выходит из дома девчонка, несет под мышкой сверток, вроде одеяло. Бабушка говорит: «Смотрите, Клавдия Алексеевна, совсем как Ваше одеяло-то!» Та пригляделась: «И впрямь похоже». Девчоночка шаг ускорила. А созерцательницы так мозги себе запудрили ширпотребовской схожестью, что не сразу смекнули, что к чему. Одеяло-то как раз было с кровати Клавдии Алексеевны!

Вторую брешь в хозяйственном обеспечении они пробили тоже на пару. Бабушка ухитрилась выйти из туалета как раз в тот момент, когда Клавдия Алексеевна несла по коридору на кухню стопку грязных тарелок, собраных со стола после обеда. Распахивая дверь, бабушка врезала аккурат по тарелкам. Звон, грохот, мелкие осколки… «Ладно, не переживайте, Клавдия Алексеевна, поедет Ляля в Москву в командировку, привезет новые. » Тогда источником практически всех промтоваров были мамины московские вояжи. Купить что-либо в Томске было сопоставимо с деяниями былинных богатырей. Или же требовались знакомства в торговой среде, блат. Ни у мамы, ни у бабушки ничего подобного не было и в помине. Поездка в Москву за тарелками не состоялась — началась война.