КРУИЗ И ЕГО ПОСЛЕДСТВИЯ

После седьмого класса мама взяла меня с собой в московскую месячную командировку. Из Москвы планировалось поехать в туристический круиз: Киев — Одесса — Крым вместе с Наталиусом. Во время маминой командировки я самостоятельно изучала Москву и с упоением штудировала шекспировские пьесы, посвященные войне Алой и Белой розы. Особенный интерес представляли комментарии, где приводилась вся родословеая Плантагенетов. Вечером на маму, усталую после дневной круговерти, обрушивались детали семейных неурядиц английской королевской династии.

Жили мы на частной квартире где-то на Скатерном, откуда я пешком путешествовала на Красную площадь и на Арбат, где обитала Наташа Аверичева, и где я добывала очередной томик Шекспира. Была я на полном самообслуживании, маме хлопот и забот не доставляла. Но однажды ей пришлось повозиться. Было у меня нарядное платье тканого плетенкой искусственного шелка, белое с цветной каймой и цветными помпонами. Я сподобилась его выстирать и уперлась в проблему: сколько ни вожу утюгом, а платье, как корова жевала. Мама высмеяла мою безрукость, продемонстрировала что и как надо делать. Оказалось, надо гладить почти мокрую ткань. Тогда она и разглаживается, и блестит.

Тетя Нина летом вместе с детьми выезжала на дачу с детским садом, где она работала. Мы их еще застали в Москве и привнесли в дом второй глобус и вторую самописку. Тетя Нина любила мою маму и выплакала ей в жилетку свою безисходную беду: ее мужа, известинца, арестовали вместе с другими газетчиками. Краем уха я слышала, как тетя Нина, глотая слезы, объясняла маме, что вот приятель мужа выдержал, а муж не выдержал… А Милочка по наивности огорошила меня вопросом: «Раз Жанночка дочка твоего папы, значит она твоя сестра?» Я утвердительно кивнула, а поздно вечером, забившись в уголок, долго и горько безутешно плакала. Причину слез я взрослым не объяснила, что дало повод тете Нине посчитать меня плаксой и истеричкой. Была ли вторая женитьба отца новостью для мамы, я не знаю. Для осиротевшей после ареста мужа тети Нины женитьба брата воспринималась трагедией, лишавшей ее законной родственной опеки и заботы. Новую свою невестку она невзлюбила и сумела передать эту антипатию дочери.

С Зельмановыми мы ездили на теплоходе по Москве-реке, кажется, в Химки. Само плаванье оказалось донельзя нудным, особенно шлюзование, а лесок, в котором мы гуляли на берегу, жалкой пародией на томское дикое раздолье. Я фыркала и задирала нос: «А у нас в Томске… » Столь же критично я отнеслась к московскому мороженому. Много жирнее томского, оно оставляло на языке маслянистый осадок и при моем тогдашнем отвращении к маслу, которое я терпела на хлебе только в виде полупрозрачной пленки, просто не лезло в горло. Пришлось оставить лизаный брикет под садовой скамейкой для собачек.

Перед самым нашим отъездом в туристический круиз в Москву приехал Усанович. Он надеялся нормально пообщаться с томскими дамами, с обожаемой Лялей в первую очередь. Для меня Усанович запланировал знакомство и турне по Москве с какими-то девицами -- его родственницами моего возраста. Не тут-то было! Я заявила, что, месяц проскучав в Москве, имею право на мамино внимание, и изложила свою программу увеселений. К явному неудовольствию Михаила Ильича мама уступила. Куда и зачем мы таскались под моим «руководством», совершенно не помню. Кажется, всем было скучно. Возможно в общении с девицами я получила бы больше впечатлений.

Туристический круиз должного впечатления не произвел. Защитная броня «А у нас в Томске» отражала большинство атак демонстрируемого великолепия. Киев запомнился восхитительным фруктовым мороженым и мрачными катакомбами Киево-Печерской Лавры. Спуск по Днепру на пароходе — зубрежкой французских слов и экскурсией по плотине Днепрогэса.

Одесса потрясла оперным театром (по словам Марианны Сергеевны вторым в мире по красоте после Венского). Особенно впечатляли мраморные лестницы с широченными перилами и бронзовыми канделябрами - статуетками танцующих пар, одетых по моде времен Людовика пятнадцатого. Красотища, изящество — глаз не оторвать! Расписной потолок в зрительном зале, по-моему, уступал этим шедеврам.

Кроме великолепия оперы туманным очаровательным ликом остался в памяти один из портретов, висевший вероятно в доме Воронцова. Нежной прелести лицо, почти акварельной прозрачности краски, наложенные легкими незаметными мазками. Не любила и не люблю «крупнозернистую» современную манеру, не понимаю и не принимаю. До сих пор упрямо не прихожу в восторг от работ Врубеля. Вполне солидарна с бабушкой, которая про Врубелевского «Демона» весьма точно и ехидно говаривала, что он будто из печки выглядывает.

Одесская турбаза располагалась где-то за городом, куда из центра надо было ехать на трамвае. Боясь опоздать на последний рейс, мама с Наталиусом решили уйти из театра, где мы смотрели пьесу про Кутузова, перед последней заключительной картиной. Стараясь не шуметь, тихонько поднялись и вышли в напрасной надежде, что я последую за ними. Но разве я могла оторваться, не досмотреть до конца? Вылетев из театра, пока еще гремели заключительные аплодисменты, я наскоро обшарила взглядом трамвайную остановку. Не узрев ни маму, ни Наталиуса, потопала вдоль линии к остановке трамвая, идущего на турбазу. Денег у меня с собой не было. Но ноги-то были при мне! Добежав до стартовой точки, я встретила подъехавшую туда Наталью Александровну, кипящую законным негодованием. Почти сразу появилась и мама, бежавшая по моему маршруту где-то следом за мной. И как мы не столкнулись с ней у театра? Конечно мне здорово досталось. Но пьесу-то я все-таки досмотрела, что и требовалось осуществить.

Из Одессы в Ялту мы плыли на теплоходе. Вечером, сдружившаяся со мной на безрыбьи московская студенточка Таня флиртовала с морячком, используя меня в качестве дуэньи. Черное море радостных впечатлений не оставило. Ночью было темно, утром поднялось волнение, стало не до красот. Из Ялты мы ходили в ущелье Уч-Кош, величественные скалы которого я уничижительно нагло сравнивала с обрывами Лагерного сада. Вторая поездка — в Алупку, в Воронцовский дворец прошибла мою сибирскую невозмутимость. Какой паркет цветного дерева, какие статуи, какие картины! Сам дворец, парк… Ни в сказке не сказать, ни пером не описать!

Не знаю из каких педагогических соображений мама выплачивала мне по рублевке за каждую письменную пятерку. Скорее всего хотела придать видимость законного заработка деньгам, выдаваемым на мелкие карманные расходы – училась я хорошо и без «пряника». Устные пятерки считались «дешевкой» и не оплачивались. Но если за четверть в табеле стояли только пятерки, оплате подлежали все, в том числе и устные. Поэтому у меня были небольшие накопления на подарки. В Ялте в какой-то лавочке продавалось восхитительное ожерелье розовых камней прозрачности и чистоты — не оторваться. Заманчиво было купить его в подарок Анечке — королеве Марго. Но его стоимость полностью исчерпывала мои финансовые ресурсы. Пришлось отказаться от соблазна, не одной Анечке планировались подарки. Где-то потом я разыскала похожие стекляшки подешевле и поплоше.

Дорога из Ялты в Симферополь по горному серпантину привела меня в ужасное состояние и нервно, и желудочно. Симферополь остался в памяти туманным пятном. Запомнились только вишни, на которые я непродуманно набросилась. Поезд Симферополь — Москва аукнулся вишневым кошмаром. В Москве маме удалось с большим трудом устроить нашу компанию в гостинице Дома Ученых.

Где, куда и зачем мы с мамой шли по улице, когда встретили отца? Просто шагали себе, и вдруг мама негромко так вскрикнула: «Леся!» Он остановился, оглянулся. Мама подтолкнула меня к нему. «Это Нинка». Потом мы долго ходили втроем вдоль набережной, я посередке, родители приобняв меня за плечи. Я смущалась, мямлила, отвечая отцу. В гостиницу мы вернулись только к ночи.

Утром мама и Наталиус рванули по делам. Был только что опубликован правительственный указ о судебной ответственности за несвоевременное возвращение из отпуска. Перепуганные толпы штурмовали железнодорожные кассы. Уполномоченный ВКВШ маму не обнадеживал — достать сразу три билета можно было только чудом. Меня оставили в гостинице — я еще не пришла в норму после вишневых страданий. А тут явилась администратор и потребовала немедленно освободить номер. Не помню, куда я дела наши чемоданы. А сама, пошатываясь, поплелась к дому тети Нины. Двери, конечно же, были заперты — тетя Нина с детьми обитала на детсадовской даче. В полубеспамятсве я прикорнула на лестничной площадке. Тут меня и обнаружил отец. У него был ключ от квартиры. Он отвел меня в комнаты, напоил чаем, уложил в постель. И я облегченно и спасенно заснула.

Вечером в квартиру Зельмановых перебрались и мама с Наталиусом. Думаю, что отец оказался у дверей тети Нины не случайно. Наверняка идея использовать пустующую квартиру Зельмановых для нашей троицы обсуждалась накануне. Возможно отцу пришлось съездить к сестре за разрешением и ключами. Меня в детали не посвящали.

Оставшиеся дни пребывания в Москве промелькнули незаметно. Отец старался все время проводить со мной. Таскал меня в Политехнический музей, с гордостью показывал бегающую в маленьком бассейне модель судна на подводных крыльях. Я по дурости новацию не восприняла и не оценила, уязвив, наверное, самолюбие конструктора.

Билет на поезд упорно получался только один. Почему поехала не мама, а Наталиус, у которой был больший запас отпускного времени, не знаю. Логичнее было ехать маме, оставив меня с ней. Во избежание казней египетских нам с мамой пришлось лететь самолетом. Очередь за билетами мама отстояла на пару с отцом. Деньги на билеты дал отец. Так что свой первый авиорейс я совершила в добровольно принудительном порядке.

Тогдашние самолеты летали низко, медленно и только днем. На маршруте Москва — Новосибирск полагалась ночевка в Омске в гостинице аэропорта. Сильное впечатление на меня произвела бархатная узорная скатерть и возможность очухаться от бесконечных воздушных ухабов. Укачало меня до прозелени. Как мы добирались до Томска, не помню. Но добрались своевременно и даже встречали Наталиуса, приехавшую поездом.

У бабушки без нас было ЧП с Беатриссой. Киска каким-то образом забралась на карниз над окном нашей комнаты, слезть не решалась и громогласно жаловалась на судьбу. Бабушка положила доску на створки окна, открывавшиеся наружу, предлагая испуганной кошечке перебраться домой в два прыжка. Довести до сознания красавицы возможный маршрут помог некий кот, галантно продемонстрировавший спасительную дорогу. При его моральной поддержке киска воспользовалась благим примером и возвратилась в родные пенаты.

Последовавшая неудачная беременность оказалась для нее смертельной. Родив двух мертвых котят, она через неделю родила еще двух, тоже мертвых, и тихо скончалась сама. Я сидела подле нее, пыталась облегчить ее страдания валерьянкой. Что я тогда понимала? Поплакала конечно.

Вообще-то к трупам зверушек я относилась с полным хладнокровием. Как-то, будучи еще в шестом классе, в конце зимы я обнаружила на крыше сарая полузамороженную дохлую кошку. Имея опыт свежевания кротов, прикинула возможность использовать кошачью шкуру в кукольном обиходе. Дабы ускорить процесс оттаивания тушки, взяла ее за хвост и понесла на другую крышу, более перспективную в смысле весеннего солнышка. Мою акцию из окна узрела бабушка. На ее вопль: «Нинка, брось немедленно эту гадость!» внучка спокойно ответила: «Бабушка, это не гадость, а только дохлая кошка!» Кошку я помню, диалог забыла. Воспроизвожу с бабушкиной подачи.

Брат Беатрисы прилежаевский Икс, уже прославившийя историей с рыбной костью, продолжал «радовать» хозяйку неординарными шуточками. Цветочками была скатавшаяся войлоком шерсть. Памятуя осуществленный Марусей остриг Чортика, я взялась за работу. Марианна Сергеевна держала страдальца, а я старательно подрезала двухмиллиметровую прослойку волос, которая удерживала войлок, изредка прихватывая кожу. Кот дергался и обреченно ворчал. Возились мы часа два. Кто устал больше: мы или кот, историей не отмечено.

Угостил Иксик хозяйку и ягодками. Марианне Сергеевне помогала по хозяйству приходящая домработница Паша, существо унылое и туповатое. Печи топились по такой схеме: сначала в печь закладывались и поджигались дрова и растопка. Через некоторое время на разгоревшиеся дрова набрасывался уголь. Дальнейшие все возрастающие добавки угля обеспечивали ровное горение и убедительное нагревание печки. По указанию хозяйки Паша загрузила в печь дрова и пошла на кухню за растопкой, оставив открытой печную дверцу. Моментом безнадзорности воспользовался кот, уютно укрывшийся за дровами. Не заметив внедренца, Паша подожгла дрова, закрыла дверцу и ушла на кухню. Когда по сигналу: «Паша, не пора ли подложить уголь?» домработница открыла дверку печи, ополоумевший кот метался в пламени. Паша руками вытащить его не сумела, побежала за кочергой. Пока она бегала на кухню и объясняла ситуацию хозяйке, кот выскочил из печки и сбивал пламя, катаясь по полу. У него обгорели усы, пострадали уши и подушечки лап. Несколько дней потерпевший в лежку лежал на своей подстилке на кухне, стонал и мочился под себя.

Марианна Сергеевна сгоняла Пашу с котом в ветеринарку. Вернувшись, Паша объявила, что у кота внутренние ожоги, и что он не жилец. Сердобольная Марианна Сергеевна требовала от дочери усыпить кота, дабы бедняжка не мучился. Наталиус отбрыкивалась и отпассовывала проблему маме. Мама наотрез отказалась способствовать чьей-либо кончине. Пока шла перепалка, лапы у кота поджили, и он благополучно встал на ноги. Моя бабушка долго потом ехидничала по поводу «внутренних ожогов». Котику просто было больно добираться до ящика с золой.

Спассшись от костра, Иксик ума не нажил. Весной на улице попался в руки каким-то мальчишкам, которые бросили его в кадку, стоявшую под водосточной трубой. Из воды кот сумел выбраться, но ледяная купель одарила его воспаленьем легких и привела к преждевременной кончине.

Освободившуюся вакансию заняла серая гладкошерстая Альфочка, прославившаяся тем, что лихо влетела со двора в окно, наполовину родив котенка. Другие ее подвиги мне не запомнились. К крайнему неудовольствию Наталиуса, Марианна Сергеевна всем и каждому объясняла, что кошки — это ее внуки, ибо дочь не сумела ее обеспечить таковыми в человеческом обличьи.