ПРИЛЕЖАЕВЫ

 Матушка Марианны Сергеевны была бедной сироткой и воспитывалась из милости у своих очень богатых родственников. Эти родственники, владея в России большими именьями, жить в некультурном отечестве не хотели, предпочитая цивилизованный Париж или, на худой конец, Берлин. Для надзора за земельной собственностью держали управляющего, который систематически приезжал к господам с финансовыми и хозяйственными отчетами.

В семье были дочери – ровесницы сиротки, вместе с которыми она обучалась всему, что было положено знать и уметь девице дворянского происхождения. Говорила по-французски и по-немецки, музицировала, танцевала, рукодельничала… Умела вести непринужденную светскую беседу, возможно даже на родном языке. Вероятно, ездила верхом. Не знаю, какие такие еще науки были тогда положены юным дамам, но все, что полагалось, сиротка освоила и усвоила, от богатеньких сверстниц не отстала. А кое в чем и превзошла. В частности, внешностью и уменьем нравиться молодым мужчинам. Так что, когда барышень стали вывозить в свет и устраивать приемы, красотка бесприданница постоянно путала брачные надежды своих богатеньких родственниц. А потому обеспокоенные благодетели с удовольствием приняли предложение своего управляющего. Мезальянс, конечно, но для бесприданницы вполне приличная партия. У нее происхождение, у него деньги. Ибо управляющий к тому времени, не ущемляя хозяйского  интереса, сумел сколотить изрядный капиталец и завел свое дело. Не знаю, пользовался ли предприимчивый молодец взаимностью невесты, или же с ее стороны это был брак по рассудку. Однако жених себя продемонстрировал положительно: на подарки не поскупился, свадьбу сыграли в Берлине, медовый месяц провели в Париже. И только потом молодые уехали в Петербург, где у главы семьи Сергея Мясоедова было дело, бизнес по-современному.

Имени сиротки, ставшей госпожой Мясоедовой, я не помню. Вроде бы Марианна Сергеевна уверяла, что акростих известного поэта Альфонса Кара адресован ей, тогда еще девице.

Ne parlez pas sans qu’on vous interroge,
Interrogez si vous ne savez pas.

Ne cherchez point la vanite d’eloge.
Aimez plutot qu’on vous retient tout bas.

А, следовательно, ее звали Нина.

У неожиданно разбогатевшей сиротки в Петербурге было многое, на что она облизывалась в девичестве. Был и собственный дом, и выезд, и наряды, театры, балы. Пусть не в высшем свете, но все-таки в «приличном» обществе.

Дочь ее Марианна с малолетства говорила и по-французски, и по-немецки. В немецкой школе на требование учителя объяснить, почему она именно так составила фразу, отвечала: «Mein Ohr hort so». Ухо слышало, конечно, верно. После школы девица Мясоедова поступила на Высшие женские курсы учиться на искусствоведа, имея интерес к античности и ренессансу. Отец не препятствовал. Вообще-то в семье поддерживался жесткий патриархат, а очаровательная дочка предназначалась в жены пожилому компаньону папеньки.

Судьба распорядилась иначе. В доме постоянно бывал двоюродный братец Саша Прилежаев. По-видимому, сын сестры главы семьи. Сашина матушка, завидуя образованности невестки, пыталась плюнуть выше головы, говаривая сыну: «Саша, stelle die банка mit варенье in den чулан». Но при всем при том была бабой простой и доброй, а Сашеньку обожала. Еще бы! Сын учился в Технологическом институте и был на хорошем счету. Вот он то и сказал как-то кузине: «Ты ведь подождешь, Манечка, пока я кончу?» Манечка охотно согласилась. Саша ей нравился, отцовского же компаньона она побаивалась, и вовсе не рвалась за «старика». Отец, конечно, мог и принудить, но дочке «повезло»: папенька скончался, не успев испортить ей жизнь.

По православным канонам двоюродных не венчают. Но фамилии у них были разные, оглашение предусмотрительно сделали в церковке на окраине. Так что все обошлось, и Марианна Сергеевна Мясоедова стала женой Александра Ивановича Прилежаева.

Курсы пришлось бросить – не полагалось в те времена учиться замужней даме, а ожидать еще год молодые не захотели. Впрочем, полученного образования Марианне Сергеевне вполне хватало, чтобы профессионально разбираться в итальянских музеях.

Заграничные же турне с замужеством не прекратились. Александр Иванович вскорости обрел статус профессора, в науке преуспевал, специалистом был первоклассным, жалованья хватало на все про все. Почему бы жене не ездить ежегодно в Ниццу? Последний, четырнадцатый вояж по случайности выпал на лето четырнадцатого года. И попасть домой, к мужу, оказалось отнюдь не просто.

В Ницце Марианна Сергеевна не только купалась и развлекалась. У соседки англичанки брала уроки английского, кажется в обмен на немецкий. Причем на себе опробовала новый педагогический приемчик. Как только русская дама освоилась с самыми что ни на есть английскими азами, учительница вручила ей жутко модный в то время английский роман: «Читайте»! Имея в активе французский и немецкий, Марианна Сергеевна храбро нырнула в английское море. С пятого на десятое поняла сюжет. «Читайте по второму разу». Да ей и самой было интересно разобраться в деталях любовной интриги. Оказалось, что теперь она понимает чуть ли не больше половины. При третьем прочтении английский перестал быть «чужим». Потом Марианна Сергеевна отрабатывала эту методику на мне.

Дамой она была живой, светский разговор поддерживала с великим уменьем, запросто охмуряя собеседника. На каком-то званном обеде довелось ей сидеть с незнакомым битюгом из помещиков. Перепробовав все темы и не добившись отклика, Марианна Сергеевна в отчаянии изобразила интерес к сельскому хозяйству. Сосед восторженно включился и весь долгий обед практически не закрывал рта, позволяя даме ограничиваться эмоциональными междометиями. Прощаясь, кавалер поинтересовался у хозяйки дома: с кем это ему довелось приятнейшим образом пообщаться. «Скажите, кто эта дама? Такая интересная собеседница!» Хозяйка, разумеется, со смехом передала высказанные восторги Марианне Сергеевне. «И чем это Вы сумели увлечь этого бугая? – Да я просто дала ему возможность говорить самому о том, что его интересовало!»

Однажды приятель мужа картинно живописал перед Марианной Сергеевной красоты Финляндии. «Как бы мне хотелось самой все это увидеть! – Летом я снова еду туда, присоединяйтесь!» Дама кокетливо пожала плечиками: «Зачем же мне зря себя компрометировать! – Ах, madame, прикажите, и будет не зря!» Двусмысленный намек был обращен в шутку. Марианна Сергеевна больше чем на легкое кокетство и не обязывающий флирт не претендовала. То ли от недостатка темперамента, то ли от искренней привязанности к своему высоко-ученому и вечно занятому добродушнейшему мужу.

Была в ту пору в моде не то французская, не то немецкая сентенция. Мол, в жизни любого мужчины или женщины может быть много женщин или, соответственно, мужчин. Но иногда, не всегда и не каждому доводится встретить Женщину (Мужчину) с большой буквы, или стать таковой (таковым) для кого-либо. Такая встреча – редкостное благоволение судьбы, а при взаимности еще и великое счастье. Похоже, что такого соблазна Марианне Сергеевне на стороне не подвернулось. Памятуя, что tout comprendre cest tout pardonner, она прощала мужу углубленность в дела научные, на parties de plaisir не вытягивала. Самомнение и семейное благополучие сохраняла, прикрываясь французским афоризмом: la femme est linspiratrice, lhomme est linterpreteur (createur?). Сама с ролью вдохновительницы, надо полагать, справлялась – Александр Иванович, безусловно, был человеком творческим.


Единственная дочь Наташа родилась десятого сентября 1908 года. Роды были преждевременные, тяжелые. После перенесенных страданий Марианна Сергеевна объявила мужу: «Побаловались и хватит». Добавились и соображения генетического порядка – как-никак кузены, потомство может оказаться дефектным.

В некотором смысле так и случилось. Девчурка никак не проявляла подобающей ее полу женственности, была неловка до неуклюжести. Учитель танцев замучился, но так и не смог обучить ее простейшим па. Зато умом девочка пошла в отца, схватывала все на лету. Читать научилась совсем крохой, сначала по-французски у гувернантки француженки, потом и по-русски. Кроме гувернантки у Наташи было бесчисленное множество кукол и других «девочковых» игрушек. Снимок малышки с коляской, заполненной представителями игрушечного царства, даже попал в какой-то модный дамский журнал.

 Надлежащим школьным наукам ее обучала мать. А у кого она научилась откалывать озорные шуточки, семейные хроники умалчивают.

Дочка могла появиться перед гостями на даче в надетом на голову вместо шляпки ночном горшке, привезенном из города по просьбе матушки. Могла аккуратно выудить и припрятать под краешком тарелки попавшего в суп с колодезной водой лягушонка. А после того как суп всеми уже съеден, Наташей в том числе, торжественно продемонстрировать улов. Было так забавно видеть, как от лицезрения этого маленького розового вареного лягушонка некоторым дамам сделалось дурно.

С возрастом озорные выходки усложнились. Оказалось, что очень интересно стрелять водой из резиновой груши—клизмы по проходящим под балконом прохожим. Не так-то просто было попасть с высоты в движущуюся мишень. Дело было летом, стояла жара. Как правило, жертвы удивленно отряхивались, обращали взоры к небу, и мирно шествовали дальше. Наташа, естественно, пряталась. И только один брюзгливый господин, отерев платком забрызганную лысину, решительно направился к двери дома. Пришлось срочно удрать черным ходом.

На кухонной двери был подвешен обыкновенный колокольчик. Посетитель дергал за веревочку, поднимал трезвон, кухарка открывала. К шарику, которым заканчивалась веревочка колокольчика, Наташа привязала крепкую и длинную суровую нитку, практически невидимую в полумраке лестничной площадки. Спустившись на один пролет, проказница позвонила. Кухарка открыла дверь. Никого. После неоднократного повторения эксперимента обозленная кухарка решила подкараулить озорников и выскочила на площадку, едва только звякнул колокольчик. Увидев дергающийся само собой шарик звонка, кухарка пришла в мистический ужас и с воплем: «нечистая сила» помчалась к хозяйке. Хозяйка отвергла гипотезу вмешательства нечисти и призвала на консультацию квартирантку – студентку. Глубокомысленно понаблюдав за спонтанно дергающимся шариком, квартирантка авторитетно изрекла: «На звонок село высокое напряжение». Тут уж Марианна Сергеевна не выдержала и решительно обеспокоила мужа: «Саша, Вера говорит, что на кухонный звонок село высокое напряжение. Это опасно!»  «Что за чушь!» возмутился профессор и решительно направился к черному ходу. Не обращая внимания на испуганные вопли трех женщин, ухватил рукой дергающийся шарик и сразу обнаружил нитку: «Ага, все ясно». Наташа быстренько скрылась из дома и вернулась только к обеду. За столом мать красочно описала жуткую историю. Отец глядел на дочку с подозрительным ехидством, но Наташа твердо изображала невинность неведения.

К сожалению, нет возможности уточнить время действия описанных мизансцен. А стало быть, и указать возраст автора спектаклей.


Революция 17 года нарушила домашнее благосостояние. Наташе-подростку пришлось мотаться по толкучкам, продавая и обменивая барахлишко, спасать не приспособленную к передрягам мать и упрямо не принимавшего реальность отца. Впрочем, последний довольно скоро вернулся к научной деятельности и даже пользовался уважительным отношением новой власти. Специалист он был первоклассный, работу любил, а на политические акценты махнул рукой.

Собственный дом и выезд, гувернантки и горничные канули в Лету, но сохранилась приличная квартира, мебелишка, всякие дамские тряпки, библиотека.

По-видимому, где-то в эти годы Наташа подхватила скарлатину, осложнившуюся воспалением среднего уха. Случай оказался тяжелым, долбили черепную кость. Похоже, что операция была осуществлена с опозданием, начался менингит. Каким-то чудом Наташе удалось выжить и даже не сделаться идиоткой, как это предвещала статистика заболевания. Самые неприятные последствия оставила операция: Наташа оглохла на одно ухо. Нарушение вестибулярного аппарата привело к частичной потере способности сохранять равновесие. Наташа затруднялась перейти ручеек по переброшенной дощечке, могла ехать на велосипеде по бровке железнодорожного полотна только в одном направлении. Но все это были мелочи жизни. В главном, существенном обошлось без потерь.

Для старших классов маминой эрудиции было недостаточно. Наташу отдали в школу с преподаванием на немецком языке, которую она и окончила где-то в середине двадцатых годов. В университет попала чудом. В газете было опубликовано постановление, по которому детям профессорско-преподавательского состава выделялся некий процент студенческих вакансий. Сей важный документ Наташа обнаружила, сидя на топчаке в месте уединения. По первоначальному назначению бумажку не использовала, бросилась за разъяснениями. Отец выхлопотал ей необходимую рекомендацию от союза работников высшей школы, и Наташа попала таки на физмат ЛГУ.

В первый же год студенчества она поняла, что в вузе надо работать всерьез. В школе-то она училась шутя, все схватывая и усваивая налету. Впрочем, и в студенчестве хватало сил и энергии и на шалости, и на сочинение математического изврата оперы «Евгений Онегин». Музыку Наташа знала и любила, хотя сама игре на фортепиано не научилась. В студенчестве же Наташа самостоятельно овладела английским.

Учили в те времена групповым методом, сильно усложнявшим работу преподавателей. И маститые профессора, и легкомысленные юные ассистенты выкручивались кто как мог. Так, профессор, читавший лекции по астрономии, предложил своим студентам приготовить к зачету вопросы. «Сначала вы будете спрашивать меня, а потом я вас». Обрадованные студенты договорились приготовить по 10 вопросов каждый, заранее предвкушая, как они обдурят старого недотепу. Пришлось, конечно, посидеть: с бухты барахты ничего умного, тем паче каверзного, в голову не приходило. На зачете профессор старательно отвечал на заготовленные вопросы, пользовался возможностью добавить знаний слушателям. Когда поток вопросов иссяк, он мило улыбнулся и, сославшись на усталость, от права задавать вопросы отказался: «всем зачет». Студенты ликовали – обдурили деда. Кто кого обдурил, поняли много лет спустя. Как выкручивался профессор Хвольсон, в последний раз читавший курс общей физики, история умалчивает.

Кроме физики и математики физматовки ЛГУ осваивали азы оказания неотложной медицинской помощи, и им присваивалась квалификация лекпомов. Эту эпопею Наташа отобразила в шутливой поэме, где к трем девицам: физику, химику и астроному прибегал донельзя взволнованный сосед, умоляя лекпомов срочно помочь его жене. Растерявшиеся девицы бестолково ставят диагноз: «…болит у дамы левый бок, должно быть неполадки с почкой, и наблюдается отек».  Затем физик предлагает: пусть химик «анализ сделает мочи», а астроному поручается «в минуты краткий промежуток удары пульса сосчитать». Пациентка продолжает стонать и кричать, лекпомы в панике. Наконец разъяренный муж кричит: «Ну, что ж вы, чертовы лекпомы, моя жена уж родила!» Полный текст поэмы до Томска не дошел.

Педагогические эксперименты двадцатых годов не мешали Наташе целеустремленно учиться. Еще в безоблачном детстве ее околдовала картинка в толстой книге – патлатый дядька в диковинной мантии и шапочке. Согласно подписи – некий профессор Наталинус из Болонского университета. Сразу же пришло решение: она тоже будет профессором. Латинизация собственного имени дала и грядущее научное nom de guerre – профессор Наталиус. Правда, пока до профессорства было еще далеко. Предстояла производственная практика. Где? Конечно же в ГОИ, у профессора Теренина. Направление ЛГУ способная студентка получила запросто. А вот попасть к Теренину…  Всем была известна его женофобия. В свою лабораторию профессор не допускал представительниц прекрасного пола. Тем не менее, Наташа явилась пред очи грозного божества и предъявила свое направление. Ошеломленный нахальством профессор предложил девице следить за фотографированием спектра горевшей вольтовой дуги и сбежал. Возможно, пошел жаловаться начальству. Делать Наташе было совершенно нечего. К счастью на столе обнаружился английский научный журнал, в котором нашлась интересная статейка. Так что вернувшийся ни с чем Теренин обнаружил самую мирную картину: спектр фотографируется, а ученая девица штудирует научную статью.

«А фотографировать Вы умеете?» – Умею,  солгала Наташа. «Приходите завтра». Дома были мобилизованы отцовские ресурсы, кое-что закуплено на Невском. И вечером Наташа собственноручно сфотографировала торжественно водруженные на стол три ночных горшка мал мала меньше: папин, мамин и свой собственный. Собственноручно же она провела все этапы обработки вплоть до получения фотокарточки, к сожалению не сохранившейся…

Довольно скоро Наташа стала своим человеком в лаборатории Теренина. Участвовала во всех шутейных эскападах и загородных турнэ, где кровожадные комарихи оказывали предпочтительное внимание Александру Николаевичу, пренебрегая достоинствами сопутствующих сапиенсов. Оные блаженствовали и ехидно обвиняли настырных комарих в женофобии Теренина. Профессор отшучивался. Был он человеком остроумным, за словом в карман не лез.

Остроумство в те годы в ГОИ было в чести. Лидировал Владимир Александрович Фок. Были тогда модны всякие научные дискуссии. На очередную дискуссию: “Существует ли эфир?” пригласили для подстраховки философа-диаматчика. Дискуссией дирижировал Фок. Отвечая на вопросы коллег, ссылался на экспериментальные факты. Отвечая на вопросы философа, неизменно добавлял: « У товарища Ленина том такой-то, страница такая то сказано…» Следовала цитата, благо память у Фока была отменная. Философ смущенно ерзал, физики ржали и аплодировали. Под конец на прямой вопрос доведенного до обалдения философа: «Так существует эфир или не существует?» разошедшийся Фок выдал: наверное существует, ведь у товарища Пушкина том такой-то, страница такая то сказано: « Ночной зефир струит эфир!» Физики взвыли от восторга. Дело было еще в конце двадцатых, философ оказался порядочным человеком, так что Фоку эта эскапада ничем дурным не аукнулась.

 ГОИ в те годы собрал сливки молодых талантов. Само собой в эту элиту вошла и Наташа. После окончания университета она стала научным сотрудником лаборатории Теренина. Вскоре появились первые научные публикации в соавторстве с Александром Николаевичем. В женофобии Теренина была пробита устойчивая брешь. Можно предполагать, что научное сотрудничество профессора и его талантливой ученицы завершилось бы брачным союзом, если бы…


Упорядоченное течение жизни и ленинградские надежды прервала скоропостижная смерть отца. Семейство мирно обедало, когда Александр Иванович вдруг вскрикнул: «Мосенька!» и обмяк. Марианна Сергеевна сразу все поняла, а дочка еще надеялась: это только обморок, успокаивала мать, ждала скорую… Потом переживала по страшному. Отца она любила.

Едва оправились от семейной трагедии, как грянула новая беда. После убийства Кирова из Ленинграда выселяли поголовно всех «дворянских недобитков». Не помогла и охранная грамота, имевшаяся у Прилежаевых. Будь в живых отец, вероятно, не тронули бы и семейство, специалистов в ту пору еще ценили. Наташе предложили на выбор несколько городов, Томск в том числе. В Томске был университет, была надежда на продолжение научной работы. Так Прилежаевы оказались в Сибири.

Из Ленинграда Прилежаевым надлежало выметаться, кажется, за 36 часов. Конечно, кое-что распихали по родне, кое-что забрали с собой. Вряд ли выбор был очень осмысленным. Самое неподъемное – библиотеку пришлось оставить. Марианна Сергеевна привезла с собой кое-что из французских изданий: LAiglon Ростана, Les chansons de Bilitis Пьера Луи, путеводители по Италии, прижизненное издание Иллиады Гнедича, Les masques et les visages и тому подобную «итальянщину» на французском и английском языках. Что захватила дочка, не знаю.

Приехал с ними и «дядя Коля», возможно брат Марианны Сергеевны. Он исчез еще до моих французских уроков. Куда и как – не выясняла. Вроде бы через год перед Прилежаевыми извинялись, ошибка, мол, вышла от чрезмерного усердия. Предлагали вернуться. Куда? На пепелище? Наташа отказалась. В томской науке она уже прижилась, пустила корни. Надо полагать, опасалась и повторения санкций. Вряд ли дядя Коля уехал, воспользовавшись милостивым разрешением. Скорее всего, попал под метлу тридцать седьмого. Помню, как он удивлялся, что меня не учат петь: «у девочки голос широкого диапазона». Бабушка этот диапазон характеризовала проще: зевластая. А слуха музыкального у меня не было. Правда, преподавательницы иностранного языка удивлялись недоверчиво: очень уж легко я воспроизводила все нюансы произношения. Возможно дело было в отсутствии координации слуха и голоса. Дома никто не пел, и пользоваться голосом для воспроизведения мелодии меня не учили. Вот и получилась музыкальная немота.

Не знаю, сразу ли Прилежаевы поселились в нашем доме. Но с момента их появления на Черепичной 5 мама стала подругой Наташи. Опекала ее по части внешнего имиджа, таскала к портнихе, в парикмахерскую. Вместе они совершали и туристические вояжи. Насколько я понимаю, их научные интересы были близки и даже в чем-то переплетались. Ну, а Петр Саввич Тартаковский, принявший Наташу под свое крылышко, сразу же обеспечил ей возможность продолжить работу по ленинградской тематике. Собственная лаборатория, пусть с мизерным штатом, и окрыляет, и обязывает. У Наташи хватило таланта быть, а не казаться. В Томске она в скоростном режиме прошла этапы остепенения, защитив и кандидатскую, и докторскую диссертации. Причем доктором наук она стала в тридцать лет. Из фантома детской фантазии получился вполне реальный профессор Наталиус. В кругу друзей Наталиусом ее именовали давно.

Много лет спустя, будучи уже на пенсии, Наталья Александровна здраво оценивала свое «изгнание» из ГОИ. Не касаясь возможных потерь в личной жизни, полагала, что в Ленинграде в тени Теренина вряд ли она смогла бы реализовать свои способности столь широко и полно. В Томске же ей было суждено стать родоначальницей и первоорганизатором Всесибирской научной школы оптики и спектроскопии. Завидная участь.

А вот для Марианны Сергеевны сибирская ссылка оказалась личной бедой. Крахом привычного образа жизни, отторжением от друзей и знакомых. Разлукой с сокровищами искусства Эрмитажа, Русского музея, да и всего ленинградского антуража.

Не знаю, как выглядела Марианна Сергеевна во времена своей молодости. В томскую эпоху это была опустившаяся грязноватая старуха, внешне ничем не напоминавшая светскую даму. Никакого даже самого  примитивного уюта и благообразия в квартире не поддерживала, исповедуя философское кредо: после мебели красного дерева любые предметы обихода – дерьмо и хлам. Какой именно – без разницы. Эти же настроения переносились и на остальные аспекты бытия.

В общении с людьми Марианна Сергеевна проявляла некоторое «дворянское» высокомерие. Была скуповата и не гостеприимна. В кухонных дрязгах легко вспыхивала и семенила прочь с воздетыми горе руками. При всем при том была вполне безобидна и по-своему доброжелательна.

Мои французские уроки были для нее, по-видимому, отдушиной, возвратом к прошлому. Она с удовольствием рассказывала мне разные разности из истории искусства, из греческой и библейской мифологии.

От нее я узнала многие перлы французского фольклора (интеллигентного и не очень): анекдоты, прибаутки, побасенки, ребусы, ехидные стишки. Кое что сохранилось в памяти.


Как известно, Вольтер, слинявший из Франции от королевского и церковного гнева, пользовался покровительством прусского короля Фридриха Великого. Король из кожи вон лез, изображая просвещенного монарха. Однажды он выпыхтел и, жутко гордясь своим остроумием, отправил Вольтеру приглашение-ребус.

           20 £  II 10  £  a   6 /100

Vingt nez deux mains dix nez a cent sous six, что переводилось как: venez demain diner a Sentsouci.
Ответ Вольтера: G a (G grand a petit) – Jai grand appetit -- перевел самодовольный восторг короля, взомнившего, что ему удалось переплюнуть Мэтра, в состояние беспомощной зависти. Переплюнуть Вольтера сумел бы разве Бернард Шоу, родись он парой сотен лет раньше.

А какой изящный каламбур придумал посол Александра Первого при французском дворе, оказавшись в стеснительном безденежье! О своей беде он сумел уведомить суверена, не теряя лица, адресовав ему нелепую с точки зрения француза депешу: six joues baisent gros chat. Перлюстрирующие почту шифровальщики головы сломали, а ларчик просто открывался: произнесенная по-французски нелепица по-русски оборачивалась печальной истиной: «сижу без гроша».

Любовь французов к ехидным юморескам демонстрируют такие стишки:

Les noms ne font rien aux choses
Quatre soeurs le prouvent a nous:
Angelique, Constance, Rose,
Aimee. Ya-t-il des noms plus doux?
Aimee etait loin d’etre aimable,
Rose comptait quarent printemps,
Angelique faisait le diable,
Constance tournait a tout vent.

Прелесть!

Или такая эпитафия:

Ci git celui, qui aimait tant a prendre
Et qui l’avait ci bien appris,
Qu’il mieux voulut mourir que rendre
Le lavement qu’il avait pris.

Была и шуточная загадка:

Je suis le capitaine de vingt quatre soldats. Sans moi Paris est pris.

Ответ: lettre A.

Прелестна и такая игра слов:

Mademoiselle Amelie se marie. Son fiance n’est ni jeune, ni joli. Mais il est riche et fait a sa fiancee un magnifique cadeau. Que pense mlle Amelie a propos de temps? Elle pense que le present est mieux que le futur.

Здесь обыгрывается двойной смысл слов: temps (погода или время), present (настоящее или подарок) и futur (будущее или жених)

Из «изящной словесности» запомнился отрывок шутейной песенки:

Le brave roi Dagober
Mettait sa culotte de travers,
Le bon saint Eloi
Lui dit: oh, mon roi!
Votre Majeste
Est tres mal culotte.
Le brave roi Dagober
Pissait a tors et a travers.
Le bon saint Eloi
Lui dit: oh, mon roi!
Votre Majeste
Va nous empester.

Запомнились и многие воспитательные афоризмы.

C’est a force de forger qu’on devient forgeron.

Le mariage est le commencement d’amour.

Ou la chevre est attache il faut qu’elle broute.

Акцентированная любовь французов к шуточкам «на грани» демонстрируется «эпизодом из жизни» Наполеона. Император легкой рысью взлетел по лестнице, заслужив восторженный возглас придворной дамы: «Quelle petulance!» Ехидный корсиканец изобразил изумление: «Pourquoi vous me tutoyez, Madame?» Дама поняла, что император приписал ей фразу: «Quel peu tu lance!» и сомлела от испуга.

В том же стиле и следующий анекдот. Даму спросили: «Preferez vous baiser du mari ou d’amant?» Дама добродетельно ответила: «baiser du mari evidemment!» Что могло быть понято как: «baiser du mari et vis damant!» За правильность написания интимных словечек не ручаюсь: в словарях таковые отсутствуют.

Не помню, мама или дочка познакомили меня с посланием немца-управляющего, сообщавшего барину, что в подведомственной деревеньке «испортились запирательства и упала застенчивость», то бишь сломался замок и свалился забор.

А вот скороговорку: « плешь на плешь, на плешь каплешь, плешь обваришь, что ты говоришь?» я услышала в исполнении Наталиуса. Вроде бы из того же источника и другая скороговорка: «Сшит колпак да не по-колпаковски, надо его переколпаковать!»

Такие «перлы» традиционной обоймы петербургского образованного общества Марианна Сергеевна охотно и с удовольствием выдавала при случае. О собственной же жизни почти не заикалась. Никаких деталей быта прилежаевского дома я не знаю, кроме того, что мебель была красного дерева, а кухня на втором этаже (запахи тянет вверх, парадные комнаты должны быть под кухней). Я же праздного любопытства не проявляла. Эх, прав был Пушкин, утверждая: «Мы ленивы и нелюбопытны».

Думаю, что Марианна Сергеевна остерегалась разглагольствовать о деталях жития-бытия богатой профессорши. Жесткая лапа того времени зажимала уста на уровне подсознания. Тем паче человеку, уже испытавшему бездушие карающей длани.

После урока я частенько оставалась у Марианны Сергеевны раскладывать с ней пасьянсы. Их было два, оба я начисто забыла, о чем и сожалею.

Самым большим ее развлечением было радио (в основном музыкальные передачи), которое по причине тугоухости она врубала на всю железку. Были еще кошки. К ним она относилась снисходительно потребительски, именуя внуками, невзирая на протесты дочери.

Не знаю, были ли у Прилежаевых кошки до Икса Первого. Но этого незадачливого котяру я помню отлично. Еще бы! Я сама привезла его из Писаревки еще котенком. Был он пушистым, плебейского окраса: белый с черными пятнами. Со своими обязанностями ласкового внучка справлялся без затруднений. Но вечно влипал во всякие истории вредные для здоровья.

Томская биография Икса началась в квартире на Советской, где Прилежаевы вместе с нами пережидали ремонт на Черепичной 5. Икс сразу освоился с городским питанием. С особым восторгом он отнесся к дыням, по случаю завезенным из Средней Азии для работников университета. Дыню Икс вымяукивал с настырностью избалованного инфанта.

Вскоре он устроил нешуточную заварушку, завязив между зубами солидную рыбью косточку. Мечется, хрипит, капает кровью. А дальше пошло по сказке про курочку Рябу. Бабушка пыталась вытащить косточку — не вытащила. Нина Большанина пинцетом тянула-тянула, не вытянула… Марианна Сергеевна держится за голову, бегает полностью «не в себе»: «Наташа, Наташа, ну сделай хоть что-нибудь!» Наталиус к маме: «Лялька, спасай!» А время вечернее, обеим пора на Ученый Совет. Плюнула мама на все Советы, завернула вконец сомлевшего кота в тряпицу, сунула за пазуху под пальто и бегом на Белинскую к старой Майковской, известному в Томске зубному врачу. Влетела в калитку, а ей навстречу две овчарки. Вежливенько принюхиваются, видно котика учуяли. Мама так и встала столбом, а ну как… На ее счастье из дверей выглянула сама Майковская, собак отогнала. «Вы ко мне? — Да вот, знаете, такая идиотская история… — Бывает, как же, я своим кошкам частенько пинцетом вытаскиваю». Попробовала. Не тут-то было! «Ого!» Взяла подходящие щипцы. «А ну, держите!» Наложила щипцы, раз…, и выдернула. Смазала, как положено, ранку йодом. А потом улыбнулась маме: «Сейчас он самый счастливый из нас троих!» — «Как Вас благодарить??!»

  Возможно, еще счастливее была Марианна Сергеевна, получив своего ненаглядного котика в целости и сохранности без лишних деталей.

Перебазировавшись вместе с хозяйкой на Черепичную, Икс продолжал «радовать» хозяйку неординарными шуточками. Цветочками была скатавшаяся войлоком шерсть. Памятуя осуществленный Марусей остриг Чертика, я взялась за работу. Марианна Сергеевна держала страдальца, а я старательно подрезала двухмиллиметровую прослойку волос, которая удерживала войлок, изредка прихватывая кожу. Кот дергался и обреченно ворчал. Возились мы часа два. Кто устал больше: мы или кот, историей не отмечено.

Угостил Иксик хозяйку и ягодками. Марианне Сергеевне помогала по хозяйству приходящая домработница Паша, существо унылое и туповатое. Печи топились по такой схеме: сначала в печь закладывались и поджигались растопка и дрова. Через некоторое время на разгоревшиеся дрова набрасывался уголь. Дальнейшие все возрастающие добавки угля обеспечивали ровное горение и убедительное нагревание печки. По указанию хозяйки Паша загрузила в печь дрова и пошла на кухню за растопкой, оставив открытой печную дверцу. Моментом безнадзорности воспользовался кот, уютно укрывшийся за дровами. Не заметив внедренца, Паша подожгла дрова, закрыла дверцу и ушла на кухню. Когда по сигналу: «Паша, не пора ли подложить уголь?» домработница открыла дверку печи, ополоумевший кот метался в пламени. Паша руками вытащить его не сумела, побежала за кочергой. Пока она бегала на кухню и объясняла ситуацию хозяйке, кот выскочил из печки и сбивал пламя, катаясь по полу. У него обгорели усы, пострадали уши и подушечки лап. Несколько дней потерпевший в лежку лежал на своей подстилке на кухне, стонал и мочился под себя.

Марианна Сергеевна сгоняла Пашу с котом в ветеринарку. Вернувшись, Паша объявила, что у кота внутренние ожоги, и что он не жилец. Сердобольная Марианна Сергеевна требовала от дочери усыпить кота, дабы бедняжка не мучился. Наталиус отбрыкивалась и отпасовывала проблему маме. Мама наотрез отказалась способствовать чьей-либо кончине. Пока шла перепалка, лапы у кота поджили, и он благополучно встал на ноги. Моя бабушка долго потом ехидничала по поводу «внутренних ожогов». Котику просто было больно добираться до ящика с золой.

Спасшись от костра, Иксик ума не нажил. Весной на улице попался в руки каким-то мальчишкам, которые бросили его в кадку, стоявшую под водосточной трубой. Из воды кот сумел выбраться, но ледяная купель одарила его воспаленьем легких и привела к преждевременной кончине.

Освободившуюся вакансию заняла серая гладкошерстая Альфочка, прославившаяся тем, что лихо влетела со двора в окно, наполовину родив котенка. Другие ее подвиги мне не запомнились.

Сохранилась в памяти только шуточка, что в первое военное лето при двух кошках мыши съели хлебные карточки на неделю, пол паспорта и пропуск на огород. Правда, кажется, не у хозяев, а у подселенной эвакуированной квартирантки.

Когда Прилежаевы перебрались наверх, в нашу коммуналку, на кошачьем троне пребывал уже Икс Второй. Он считал своим долгом метить оставленные у дверей калоши. Во избежание приходилось переворачивать их «вверх ногами». Он же, не сумев вскрыть нижнюю форточку в ванной (между рамами был эрзац-холодильник) и добраться до мяса, пометил знаками внимания и окошко.

У Прилежаевых был большой котел с круглым дном, используемый для угля при топке печей. В нерабочее время он стоял в коридоре под вешалкой у нашей двери. Как-то, сидя столетовской компанией у нас в столовой, мы услышали непонятное мерное постукивание в коридоре. Я выглянула за дверь. Стучал покачивающийся котел. Рядом сидел внимательно наблюдавший Икс. Котел покачался-покачался и остановился. Тишина. Потом снова мерное постукивание. Что за чертовщина? После нескольких попыток удалось засечь Икса, который, прыгая в котел, выводил его из положения равновесия, а затем с интересом изучал процесс затухания колебаний, сидя рядом с котлом. История почти фантастическая, но абсолютно достоверная. Этот эпизод я обыграла в шутливом сонете, посвященном любознательному коту.


 Чем кончилась биография этого уникума, я не помню. Ему наследовала Альфа Вторая. Киса гладкошерстная, мышиной масти, ленивая, толстая и вальяжная. Дабы избежать сложностей с приглашением иностранных консортов, был взят у Гастингов симпатичный полосатый котенок. Очередной Икс не оправдал возлагаемых надежд: он оказался кошкой. Пришлось снова приглашать гастролера. Едва достигшая брачного возраста, Икся тоже возжаждала мужского внимания. Любящие названые сестрицы затеяли бурную драку. Шерсть летела клочьями. Перепуганный кавалер забился под кровать. Разъяренных дам растащили за хвосты и вынудили вкушать любовные радости по очереди, пока конкурентка томилась в заточении в Наталианском кабинете.

В результате Прилежаевы оказались заваленными котятами: Альфочка принесла двоих, а Икся разрешилась тройней. Мы с мамой быстренько подсчитали, что при таких темпах кошачье поголовье скоро дойдет до трех сотен, и ехидно советовали Наталиусу завести на чердаке котоферму для продажи населению настрига шерсти и надоев молока. Наталиус идею котофермы отвергла, котят куда-то удалось пристроить.

Кошачьи родины доставляли Марианне Сергеевне немало хлопот, а иногда и острых переживаний. Кажется у Альфочки один котенок пошел хвостом вперед и застрял… Марианна Сергеевна страдала, вероятно, больше роженицы. Я помчалась за Верочкой Шмаковой, тогда уже студенткой мединститута. Верочка на просьбу оказать акушерские услуги незадачливой кисе откликнулась охотно, а уже отчаявшаяся Марианна Сергеевна встретила доктора с истовой надеждой. Предлагала ей в качестве вспомогательных инструментов сахарные щипцы и чайную ложку, чем сильно насмешила молодую акушерку. Верочка попросила носовой платок, обернула платком выродившуюся попку плода и ловко выкрутила застрявшую головку. С полным знанием дела, проанализировала вышедший послед, выслушала бурные изъявления благодарности Марианны Сергеевны и, посмеиваясь, удалилась. Котенок, конечно, погиб, но Альфочка даже не приболела. А Верочке в качестве первого медицинского гонорара была презентована серебряная ложечка.

После смерти Марианны Сергеевны прилежаевская приходящая домработница, баба добродушная, но простецкая, незамедлительно пристроила обеих кисок куда-то «на службу». Наталиусу было сказано, что кошки слиняли в сумятице похорон. Она особо не расстраивалась, новых не заводила.


Кроме музыки и кошек досуг Марианны Сергеевны скрашивали книги. Я не помню, что именно она читала. Во всяком случае, со мной об этом не говорилось. Книги Марианна Сергеевна брала в библиотеке Дома ученых.

По-моему она никуда не ходила гулять. А ведь загородные вылазки были модны в среде томской интеллигенции. Чем она жила? Возможно успехами дочери. При всей крикливости и суетливости глубокие движения души наружу не высказывала. Или их не было? Вряд ли. Что-то в ней было от огарка некогда яркой сгоревшей свечки. А может, я по молодой дурости не сумела вглядеться и распознать?

Бабушка приобщила Марианну Сергеевну к преферансу. Играли, по-видимому, у Прилежаевых. В преферансное каре тогда входили Степанида Андреевна Орлова и Мария Лукинична Гастинг, которых искренно забавляла временами проявлявшаяся дворянская спесь Марианны Сергеевны, выглядевшая комично на фоне неустроенности и неухоженности квартирного антуража. После бабушкиной смерти, в преферанс играли втроем. Я любила при сем присутствовать, хотя и не разбиралась в тонкостях и деталях. Степанида Андреевна играла азартно и шумно выражала свое недовольство, если карта «не шла». С досады она применяла самое «действенное средство» – протаскивала колоду через дверную ручку, приговаривая: «козырись, козырись»… Мария Лукинична посмеивалась над «колдовством». Выдавали гостьи и такие «перлы» городского фольклора: «Потерялся аппетит, кувырком вся жизнь летит», «Доктор батюшка, спасите, смерти до смерти боюсь», «Ничего не понимаю: под зонтом, а промокаю!» (подпись под картинкой, где кот с раскрытым зонтиком стоит у водосточной трубы, и вода течет ему прямо за шиворот). Случалась и бурная торговля из-за прикупа. А в общем и целом игра проходила в теплой дружеской обстановке с обязательным финальным чаепитием. Время было уже послевоенное. Литерного пайка при новом профессорском окладе вполне хватало и на «излишества». У меня в памяти карточные посиделки остались светлым бликом мирного благополучия.


Марианна Сергеевна умерла в сентябре 1949 года, подцепив откуда-то скоротечную чахотку: «Наташа, Наташа, посиди со мной! – Ну, Мосенька, я не могу все время сидеть рядом, мне надо лекцию готовить».

Когда дочь, спустя несколько минут, заглянула к матери, та уже была мертва.

Sic transit gloria mundi…

Похоронили Марианну Сергеевну почти рядом с моей бабушкой на кладбище за первым переездом. Обе могилы сохранились в целости и до сих пор.