Пьер Луи

ПЕСНИ БИЛИТИС

ЖИЗНЬ БИЛИТИС

Билитис родилась в начале шестого века до нашей эры в горной деревушке, расположенной на берегу Меласа в восточной Памфилии. Эта  суровая и грустная страна темных дремучих лесов, над которой вздымается громада Тавра. Там из скал выбиваются минеральные источники, на высотах располагаются большие соленые озера, а долины полны безмолвия.

Она была дочерью Грека и Финикиянки. Кажется, она не знала отца, ибо он вовсе не участвует в воспоминаниях ее детства. Может быть он умер до ее рождения. Иначе трудно объяснить, почему у нее финикийское имя, которое могла ей дать только мать.

На этой почти пустынной земле она вела спокойную жизнь со своими матерью и сестрами. Другие молодые девушки, ее подруги, проживали невдалеке. На лесистых склонах Тавра пастухи пасли свои стада.

Утром она вставала с петухами, шла в стойло, вела животных на водопой и выдаивала их молоко. Днем, если шел дождь, она оставалась в гинекее и пряла на прялке шерсть. Если была хорошая погода, она бежала в поля и заводила со своими подружками тысячи игр, которые она нам описывает.

Билитис проявляла по отношению к нимфам самую горячую набожность. Приносимые ею жертвы почти всегда предназначались для их источника. Часто она даже пыталась с ними заговорить, но очевидно она их никогда не видела: с таким благоговением она пересказывает воспоминания старика, которому случилось однажды застичь их врасплох.

Конец ее пасторального существования был омрачен любовью, о которой мы мало что узнаем, хотя она много рассказывает о ней. Она перестала ее воспевать, как только та сделалась несчастной. Став матерью ребенка, которого она оставила, Билитис покинула Памфилию по неведомым причинам и никогда не увидела вновь мест, где она родилась.

Мы снова обнаруживаем ее уже в Митилене, куда она прибыла по морю вдоль прекрасных берегов Азии. В то время она едва достигла шестнадцати лет, согласно предположениям М.Хейма, который сумел правдоподобно установить некоторые даты жизни Билитис по одному из стихотворений, где упоминается смерть Питтака.

Лесбос в то время являлся центром мира. Расположенный на полпути от прекрасной Аттики до пышной Лидии, он имел столицей город, более просвещенный, чем Афины, и более развращенный, чем Сарды. Митилена была выстроена на полуострове, обращенном к азиатскому берегу. Синее море окружало город. С высоты храмов на горизонте виднелась белая линия Атарния — Пергамского порта.

Узкие улицы, всегда запруженные толпой, блистали пестро раскрашенными тканями, пурпурными и гиацинтовыми туниками, кикладами из прозрачного шелка, бассарами, волочащимися в пыли, поднимаемой желтой обувью. Женщины носили в ушах большие золотые кольца, унизанные необработанным жемчугом, а на руках — тяжелые серебряные браслеты с грубой выпуклой резьбой. Даже у мужчин волосы блестели и благоухали редкими маслами. На оголенных щиколотках Гречанок звенели ножные браслеты в виде длинных змей из светлого металла, которые перестукивали на пятках. Азиатки передвигались в мягких расписных сапожках. Прохожие останавливались группами перед лавками, образующими сплошную витрину, где продавали только выставленное: ковры темной расцветки, попоны, вытканные золотыми нитями, украшения из амбры и слоновой кости — в зависимости от квартала. Оживление в Митилене не прекращалось с концом дня: не было столь позднего часа, когда бы через открытые двери не слышались веселые звуки инструментов, крики женщин и шум танцев. Питтак, пожелавший немного упорядочить этот непрерывный разгул, даже издал указ, который запрещал использовать в ночных праздниках слишком юных флейтисток. Однако этот указ, как и все указы претендующие изменить течение естественного образа жизни, породил не выполнение, а засекреченность.

В обществе, где мужья ночами столь заняты вином и танцовщицами, женщины неизбежно должны были сблизиться и найти утешение от одиночества в общении между собой. Отсюда последовало их тяготение к тем деликатным способам любви, которые окрестила уже античность, и которые содержат, что бы об этом ни думали мужчины, больше истинной страсти, чем стремления к пороку.

Тогда Сафо была еще красива. Билитис ее знала и описывает под именем Псапфы, которое она носила на Лесбосе. Несомненно именно эта восхитительная женщина научила маленькую Памфилку искусству слагать ритмические фразы, и сохранять для потомков память о дорогих существах. К несчастью Билитис приводит мало подробностей относительно этой личности, ныне столь плохо известной. И об этом стоит пожалеть, поскольку было бы драгоценным любое слово, сказанное о великой Вдохновительнице.

Зато она оставила в тридцати элегиях историю своей дружбы с молодой девушкой ее лет, которую звали Мназидика и которая жила с ней. Мы уже встречали имя этой молодой девушки в стихотворении Сафо, где она превозносит ее красоту. Но само это имя было сомнительным, и Бергк был близок к мысли, что она звалась просто Мнаис. Песни, которые можно прочесть ниже, доказывают, что эта гипотеза должна быть отброшена. Представляется, что Мназидика была очень нежной и очень невинной маленькой девочкой, одним из тех очаровательных созданий, чье предназначение — позволять себя обожать, и которых тем больше любят, чем меьше усилий они прилагают, дабы заслужить то, что им дают. Беспричинная любовь длится особенно долго. Эта длилась десять лет. Мы увидим, как она рухнула по вине Билитис, чья чрезмерная ревность не знала никаких границ.

Когда она почувствовала, что ничто больше не удерживает ее в Митилене, кроме горестных воспоминаний, Билитис совершила второй переезд: она перебралась на Кипр — остров греческий и финикийский, как и Памфилия, облик которого должен был часто напоминать ей родные места.

Именно здесь Билитис в третий раз заново начинает свою жизнь способом, который трудно заставить понять без нового напоминания, насколько любовь считалась святыней у античных народов. Куртизанки Аматунта не были, как наши, созданиями в немилости, изгнанными из всякого светского общества. Это были девушки из лучших семейств города. Афродита одарила их прелестью, и они благодарили богиню, посвящая свою признательную красоту служению ее культу. Все города, где, как в городах Кипра, были храмы с многочисленными куртизанками, оказывали этим женщинам такое же почтительное внимание.

Необыкновенная история Фрины, в изложении Атенея, позволяет представить это поклонение. Неправда, что Гиперид был вынужден ее обнажить, чтобы покорить Ареопаг, а ведь преступление было велико — она убила. Оратор разорвал лишь верхнюю часть туники и открыл только ее груди, и он умолял судей “не предавать смерти жрицу действовавшую по наущению Афродиты”. В противоположность другим куртизанкам, которые выходили, одетые в прозрачные киклады, позволяющие угадывать все детали их тела, Фрина имела обыкновение закрывать даже волосы, завертываясь в одно из тех больших складчатых одеяний, грацию которых сохранили для нас статуэтки Танагры. Никто кроме ее друзей не видел ее рук выше кисти, ни ее плеч, и никогда она не появлялась в бассейне общественных бань. Но однажды случилось необычайное. Это произошло в день Элевзинских празднеств. Двадцать тысяч людей, пришедших изо всех стран Греции, собрались на пляже, когда Фрина приблизилась к волнам. Она сняла свою одежду, развязала свой пояс, она даже сняла нижнюю тунику, “она распустила свои волосы и вошла в море”. В толпе был Пракситель, который по этой живой богине изваял Афродиту Книдскую, и Апеллес, который узрел формы своей Анадиомены. Великолепный народ, перед которым нагая красота могла появляться, не вызывая ни смеха, ни ложного стыда!

Я хотел бы, чтобы эта история была историей Билитис, потому что, переводя ее Песни, я полюбил подругу Мназидики. Несомненно, ее жизнь была столь же чудесной. Я сожалею единственно, что о ней не рассказано большего, и что древние авторы, по крайней мере те, которые ее пережили, оказались столь скупы на сведения о ее личности. Филодем, дважды позаимствовав у нее, даже не упоминает ее имя. За недостатком хороших сказаний, я предлагаю довольствоваться деталями  ее жизни как куртизанки, которые она предоставляет нам сама. Она была куртизанкой, это нельзя отрицать, и ее последние песни даже доказывают, что, обладая достоинствами своего призвания, она выказывала также и самые низменные слабости. Но я желаю знать только ее достоинства. Она была набожной и соблюдала обряды. Она оставалась верной храму, пока Афродита снисходительно сохраняла юность своей самой искренней поклонницы. В день, когда она перестала вызывать любовь, она перестала писать. Так говорит она. Однако трудно предположить, что Памфилийские песни были написаны во времена пережитого. Как бы маленькая пастушка с гор научилась слагать стихи согласно сложным ритмам эолийской традиции? Представляется более правдоподобным, что, состарившись, Билитис с удовольствием воспела для себя самой воспоминания далекого детства. Мы не знаем ничего об этом последнем периоде ее жизни. Мы не знаем даже, во сколько лет она умерла.

Ее гробница была найдена М.Ж.Хеймом в Палаео-Лимиссо на краю античной дороги невдалеке от развалин Аматунта. Уже тридцать лет как эти развалины почти исчезли, и камни дома, где может быть жила Билитис, мостят сегодня набережные Порт-Саида. Но гробница, согласно финикийскому обычаю, была подземной, и она уцелела, ускользнув даже от охотников за сокровищами.

М.Хейм проник в нее через узкий колодец, засыпанный землей. В глубине колодца он обнаружил заложенную дверь, которую ему удалось взломать. Широкий и низкий склеп, вымощенный плитами известняка, имел четыре стены, покрытые пластинами амфиболита, где простым капитулом были выгравированы все песни, вошедшие в эту книгу, за исключением трех эпитафий, красовавшихся на саркофаге.

Именно здесь в большом гробу из обожженной глины покоилась подруга Мназидики, под крышкой, оформленной согласно трогательному предписанию, по которому в глине запечатлевается лицо умершей. Волосы окрашены черным, глаза полузакрыты и продолжены карандашом, как это она сделала бы при жизни, а щеки едва тронуты легкой улыбкой берущей начало от линий рта. Никто никогда не расскажет, какими были эти губы, одновременно четкие и выпуклые, нежные и тонкие, соединенные друг с другом, будто опьяненные поцелуем.

Когда открыли гроб, она явилась в том виде, в каком ее положила благочестивая рука двадцать четыре века тому назад. Склянки с духами висели на глиняных шипах, и одна из них спустя столько лет еще благоухала. Серебряное полированное зеркало, в котором Билитис видела себя, стилет, которым она наносила синюю краску на веки, были найдены на своих местах. Маленькая нагая Астарта — навеки драгоценная реликвия, бодрствовала по-прежнему над скелетом. Он был убран всеми ее золотыми украшениями и бел, как заиндевевшая ветка, но оказался таким нежным и хрупким, что от самого легкого прикосновения рассыпался в прах.

Константин. Август 1894

Пьер Луи.

ПАМФИЛИЙСКИЕ БУКОЛИКИ

Сладостно песни звучанье: сирингу я взял или флейту,

Выбрал ли дудочки щебет, иль стон тростниковой свирели.

Теокрит

ДЕРЕВО

Я разделась, чтобы залезть на дерево. Мои нагие бедра обнимали гладкую и нежную кору, сандалии переступали по ветвям.

Совсем высоко, но еще под листвою, в тени от зноя, я уселась верхом на широкой развилке, болтая ногами в пустоте.

Прошел дождь. Капли воды падали и скатывались по моей коже. Мои руки были выпачканы мхом, пальцы ног покраснели от раздавленных цветов.

Я ощущала, как прекрасное дерево оживает под порывами ветра. Тогда я теснее сжимала ноги и припадала раскрытыми губами к косматому затылку ветки.

ПАСТУШЕСКАЯ ПЕСНЯ

Пора петь пастушескую песню, призывая Пана, бога летнего ветра. Я стерегу свое стадо, а Селенис свое в круглой тени трепещущей оливы.

Селенис лежит на лужайке. Она то встает и бежит, то ищет стрекоз или рвет цветы и травы, или умывает свое личико в прохладной воде ручья.

А я? Я выщипываю шерсть для своей прялки из спин белых баранов, и я пряду. Время течет медленно. Орел проплывает в небе.

Тень передвинулась, переставим корзину с цветами и кувшин с молоком. Пора петь пастушескую песню, призывая Пана, бога летнего ветра.

МАТЕРИНСКОЕ СЛОВО

Моя мать купает меня в темноте, она одевает меня на солнце и причесывает на свету. Но если я выхожу при лунном свете, она затягивает мой пояс и завязывает его двойным узлом.

Она мне говорит: “Играй с девственницами, танцуй с маленькими детьми, не смотри в окно, избегай молодых мужчин и остерегайся советов вдов.

“Как и ко всем, однажды вечером кто-то придет, в окружении большой свиты звучных тимпанов и влюбленных флейт, чтобы забрать тебя на пороге.

“В этот вечер, когда ты уйдешь, Билитис, ты оставишь мне три кувшина желчи: один на утро, другой на полдень, а третий, самый горький, — на праздничные дни.

БОСЫЕ НОГИ

У меня черные волосы, закрывающие всю спину, и маленькая крулая ермолка. Моя рубашка из белой шерсти. Мои крепкие ноги стали коричневыми от солнца.

Если бы я жила в городе, у меня были бы золотые украшения и рубашки, шитые золотом, и серебряные туфли… Я смотрю на свои босые ноги в туфлях из пыли.

Псофис! Бедная малышка, иди сюда! Отнеси меня к родникам, вымой мои ноги своими руками и надави оливок с фиалками, чтобы они приобрели запах цветов.

Сегодня ты будешь моей рабыней, ты будешь следовать за мной и прислуживать мне, а в конце дня я дам тебе для твоей матери чечевицы из сада моей матери.

СТАРИК И НИМФЫ

На горе живет слепой старик. Его глаза погасли уже давно, оттого что он посмотрел на нимф. И с тех пор это далекое воспоминание — все его счастье.

“Да, я видел их, — сказал он мне: Гелопсихрию и Лимнантис. Они стояли у берега в зеленом пруду Фиса. Вода блестела чуть выше их колен.

“Их затылки оттягивали длинные волосы. Их ногти были тонки, как крылья стрекоз. Их соски были с ямочками, подобно чашечкам гиацинтов.

“Они водили пальцами по воде и вытягивали из невидимой тины кувшинки с длинными стеблями. Вокруг их разделяющихся бедер расходились медленные круги.”

ПЕСНЯ

“Черепаха Торти, что ты делаешь посередке? — Я сматываю шерсть и милетскую пряжу. — Увы! Увы! Почему ты не идешь танцевать? — У меня много горя, у меня много горя.

“Черепаха Торти, что ты делаешь посередке? — Я вырезаю тростинку для погребальной флейты. — Увы! Увы! Что случилось? — Я вам этого не скажу, я вам этого не скажу.

“Черепаха Торти, что ты делаешь посередке? — Я отжимаю оливки на масло для тризны. — Увы! Увы! А кто умер? — Как можешь ты спрашивать, как можешь ты спрашивать?

“Черепаха Торти, что ты делаешь посередке? — Он упал в море… — Увы! Увы! Каким образом? — С высоты белых коней, с высоты белых коней. ”

ПРОХОЖИЙ

Как-то вечером я сидела у двери дома. Мимо проходил молодой мужчина. Он посмотрел на меня. Я отвернулась. Он заговорил со мной, я не ответила.

Он хотел ко мне подойти. Я схватилась за косу, прислоненную к стене, и я бы проколола ему щеку, сделай он еще шаг.

Тогда, немного отступив, он улыбнулся, подул на руку и помахал ею в мою сторону, сказав: “ Получи поцелуй!” И я так кричала и плакала, что прибежала моя мать.

Она была испугана — думала, что меня укусил скорпион. Я плакала: “Он меня поцеловал”. Моя мать тоже поцеловала меня и унесла домой на руках.

ПРОБУЖДЕНИЕ

Уже совсем светло. Я должна вставать. Но утренний сон сладок, и тепло постели удерживает меня свернувшейся под одеялом. Мне хочется поспать еще.

Сейчас я пойду в стойло. Я дам козам травы и цветов, и бурдюк свежей воды, вытащенный из колодца. И я сама напьюсь вместе с ними.

Потом я привяжу их к столбу и выдою их теплое мягкое вымя. И если козлята не будут ревновать, я пососу вместе с ними гибкие соски.

Разве не Амальтея выкормила Зевса? Итак, я пойду. Но еще не сейчас. Солнце поднялось слишком рано, и моя мать не проснулась.

ДОЖДЬ

Мелкий дождик промочил все и вся молча и очень тихо. Еще немного капает. Я выйду под деревья. Босиком, чтобы не пачкать обувь.

Весной дождь прелестен. Ветки, отягощенные мокрыми цветами, пахнут так сильно, что у меня кружится голова. Видно, как блестит на солнце нежная кожа коры.

Увы! Сколько цветов на земле! Сжальтесь над опавшими цветами! Не нужно их выметать и смешивать с грязью. Пусть они останутся для пчел.

Жуки и улитки пересекают дорогу, пробираясь между лужицами. Я боюсь наступить на них или испугать эту золотистую ящерицу, которая замирает и щурится.

ЦВЕТЫ

Нимфы лесов и источников, мои друзья-благодетели, я тут. Не прячьтесь и приходите ко мне на помощь: я изнемогаю под массой сорванных цветов.

Я выберу самую бедную гамадриаду с поднятыми руками во всем лесу, и воткну в ее волосы цвета листьев самую крупную мою розу.

Смотрите, я столько собрала их в полях, что не смогу унести, если вы не сделаете из них букеты. Если вы откажетесь помочь, берегитесь!

Ту из вас, у которой волосы выкрашены в оранжевый цвет, я видела вчера. Сатир Лампросат покрывал ее как скотинку, и я выдам бесстыдницу.

НЕТЕРПЕНИЕ

Плача, я бросилась в ее объятья. И долго мои слезы текли по ее плечу, прежде чем моя скорбь позволила мне говорить.

“Увы! Я всего лишь ребенок: молодые мужчины не смотрят на меня. Когда же у меня будут, как у тебя, груди молодой девушки, приподнимающие платье, которые так соблазнительно поцеловать?

“Никому не интересно, если моя туника соскальзывает, никто не поднимает цветок, выпавший из моих волос. Никто не обещает убить меня, если я дам другому свои губы.”

Она мне ответила нежно: “Билитис, маленькая девственница, ты кричишь, как кошка на луну, и волнуешься без причины. Самых нетерпеливых девочек не выбирают в первую очередь.”

СРАВНЕНИЯ

Трясогузка, птица Киприды, пой вместе с нашими первыми желаниями. Новое девичье тело расцветает как земля. Ночь всех наших грез приближается, и мы беседуем об этом между собой.

Иногда все вместе мы оцениваем свою красоту, столь различную, свои косы — уже длинные, свои груди — еще маленькие, округлости лобка, перепелочками забившиеся под нарождающийся пушок.

Вчера я пытала счастья против Меланто, которая старше меня. Она гордилась своей грудью, выросшей за месяц. Показывая на мою прямую тунику, она назвала меня Маленьким ребенком.

Ни один мужчина не мог нас видеть. Мы разделись перед девочками, и если она превзошла меня по одному пункту, я далеко обошла ее по другим. Трясогузка, птица Киприды, пой вместе с нашими первыми желаниями.

ЛЕСНАЯ РЕЧКА

Я купалась одна в лесной речке. Наверное, я испугала наяд, потому что я их угадывала, с трудом и очень издалека, под темной водой.

Я их звала. Чтобы полностью походить на них, я переплела у себя на затылке ирисы, черные как мои волосы, с кистями желтых левкоев.

Из длинной развевающейся травы я сделала себе зеленый пояс, и чтобы его увидеть, я приподнимала мои груди, немного наклоняя голову.

И я звала: “Наяды! Наяды! Будьте добры, поиграйте со мной. ” Но наяды прозрачны, и может быть, сама того не зная, я ласкала их легкие руки.

УСЛЫШЬТЕ, МЕЛИИ

Как только солнце станет не таким жгучим, мы пойдем на берег реки. Мы будем бороться за хрупкий крокус и намокший гиацинт.

Мы сплетем ожерелье хоровода и побежим цепочкой. Мы возьмемся за руки и за подолы наших туник.

Услышьте, Мелии! Дайте нам меда. Услышьте, наяды! Купайте нас вместе с вами. Услышьте, Мелиады! Дайте нежную тень нашим вспотевшим телам.

А мы вам пожертвуем, о благодетельные нимфы, не постыдное вино, но масло и молоко, и коз с изогнутыми рогами.

СИМВОЛИЧЕСКОЕ КОЛЬЦО

Путешественники, вернувшиеся из Сард, рассказывают про ожерелья и драгоценные камни, которыми увешаны женщины Лидии от волос на макушке до накрашенных ступней.

Женщины моей страны не имеют ни бриллиантов, ни диадем. Они носят на пальце серебряное кольцо, на печатке которого выгравирован треугольник богини.

Когда они поворачивают вершину наружу, это значит: Психея свободна. Когда они поворачивают вершиной внутрь, это значит Психея взята.

Мужчины этому верят, женщины нет. По мне так незачем смотреть, в какую сторону повернута вершина, потому что Психея легко освобождается, Психею всегда надо осаждать.

ТАНЦЫ ПРИ СВЕТЕ ЛУНЫ

Ночью на мягкой траве молодые девушки с фиалковыми волосами танцевали все вместе, и одна из двух изображала возлюбленного.

Девственницы говорили: “Мы не для вас. ” И как если бы они стыдились, они прикрывали свои прелести. Под деревьями египтянин играл на флейте.

Другие говорили: “Вы придете нас искать. ” Они подпоясывали свои платья, как мужскую тунику, и они боролись понарошку, сплетая свои танцующие ноги.

Потом каждая, признав себя побежденной, взяла свою подругу за уши, как чашу за обе ручки, и наклонив голову, выпила поцелуй.

МАЛЕНЬКИЕ ДЕТИ

Речка почти пересохла. Увядший тростник умирает в грязи. Воздух обжигает, и далеко от береговых обрывов светлый ручеек течет по гальке.

С утра до вечера туда приходят играть маленькие дети. Они купаются в воде, которая им по икры, настолько обмелела речка.

Но они плещутся в потоке, оскальзываясь иногда на камнях. И маленькие мальчики обрызгивают водой маленьких девочек, и те смеются.

А когда проезжие торговцы ведут к реке на водопой громадных белых быков, они сцепляют руки за спиной и смотрят на больших животных.

СКАЗКИ

Я любима маленькими детьми. Увидев меня, они бросаются ко мне, цепляются за мою тунику и обхватывают своими ручонками мои ноги.

Если они нарвали цветов, они дарят их мне все. Если они поймали жука-скарабея, они суют его мне в ладонь. Если у них ничего нет, они ласкают меня и усаживают перед собой.

Потом они целуют мне щеки, они кладут свои головы мне на грудь, они умоляют меня глазами. Я хорошо знаю, что все это значит.

Это значит: “Билитис, дорогая, расскажи нам снова, раз мы такие милые, историю про героя Персея или про смерть маленькой Геллы. ”

ЗАМУЖНЯЯ ПОДРУГА

Наши матери были беременны в одно и то же время. И вот этим вечером она вышла замуж — Мелисса, самая дорогая моя подруга. Еще не догорели факелы, и розы лежат на дороге.

По этой дороге я возвращаюсь с мамой, и я мечтаю. Ведь и я могла бы быть на ее месте. Неужели я уже взрослая девушка?

Кортеж, флейты, брачные песнопения и увитая цветами повозка жениха — весь этот праздник развернется однажды вечером вокруг меня под ветками оливы.

Как сейчас Мелисса, я откроюсь перед мужчиной, я узнаю любовь во тьме ночи, а позднее маленькие дети будут сосать мои набухшие груди.

ОТКРОВЕНИЯ

Назавтра я пошла к ней. Встретившись глазами, мы покраснели. Она провела меня в свою комнату, чтобы мы были совсем одни.

Мне так много надо было ей сказать. Но, увидев ее, я все забыла. Я даже не посмела броситься ей на шею. Я смотрела на ее высокий пояс.

Я удивилась, что ничто не изменилось в ее лице. Она казалась по-прежнему моей подругой. А, однако, со вчерашнего дня она узнала столько всего такого, что меня устрашало.

Внезапно я села ей на колени, обхватила ее руками и боязливо быстро зашептала ей на ухо. Тогда она прижалась щекой к моей щеке и рассказала мне все.

ЛУНА С ГОЛУБЫМИ ГЛАЗАМИ

Ночью волосы женщин так похожи на ветки ив. Я шла у кромки воды. Вдруг я услышала пение. И только тогда я заметила, что там были молодые девушки.

Я их спросила: “О чем вы поете?” Они ответили: “О тех, кто возвращается. ” Одна ждала своего отца, другая брата. Но самой нетерпеливой была та, которая ждала своего жениха.

Для них они сплели венки и гирлянды, срезали листья с пальм и вытащили из воды лотосы. Положив руки на плечи друг другу, они пели по очереди.

Я ушла вдоль реки, грустная и совершенно одинокая. Но поглядев вокруг, я увидела позади больших деревьев луну с голубыми глазами, которая меня провожала.

РАЗДУМЬЯ

Никто не верит, что Парис похитил Елену. Конечно, она последовала за ним добровольно! Но почему? Ведь она сама выбрала Менелая изо всех сватавших ее героев!

Моя мать говорит, что Елена убежала с Парисом из тщеславия. Ведь Афродита посулила ему любовь самой прекрасной женщины. И Елене пришлось покинуть Спарту, — иначе люди посчитали бы, что самая прекрасная не она.

Я думаю, Елена действительно полюбила Париса, — Афродита сдержала свое обещание. А Менелая она выбрала не по любви. Просто он показался ей менее противным и грубым, чем другие.

Моя мать утверждает, что девушка, выходя замуж, должна вложить любовь к мужу в свое сердце. Я размышляю: смогу ли я вложить в свое сердце любовь к мужчине, которого выберет мне в мужья моя мать?

ПЕСНЯ

“Лесная тень, куда она должна была прийти, скажи мне, куда ушла моя возлюбленная? — Она спустилась на поля. — Поле, куда ушла моя возлюбленная? — Она пошла вдоль реки.

— Прекрасная река, ты видела, как она проходила, скажи мне, она близко? — Она меня покинула, чтобы пойти по проселку. — Проселок, ты ее еще видишь? — Она перешла с меня на дорогу.

— О белая дорога, дорога к городу, скажи мне, куда ты ее увела? — На золотую улицу, которая входит в Сарды. — О улица света, касаешься ли ты ее босых ножек? — Она вошла во дворец царя…

О дворец! Земное великолепие, верни ее мне! — Смотри, у нее на груди ожерелья, в волосах султаны из перьев, сто жемчужин вдоль бедер, две руки вокруг талии. ”

ЛИКАС

Собирайтесь, мы пойдем в поля, где кусты можжевельника, мы будем есть мед из пчелиных гнезд, мы поставим ловушки на кузнечиков, сделанные из стеблей асфоделей.

Собирайтесь, мы пойдем навестить Ликаса, который сторожит отцовское стадо на тенистых склонах Тавра. Конечно, он даст нам молока.

Я уже слышу звук его флейты. Он очень искусный игрок. Вот собаки и ягнята. А вот и он сам стоит возле дерева. Разве он не прекрасен, как Адонис?

О Ликас! Дай нам молока. Вот тебе фиги из наших садов. Мы побудем с тобой. Бородатые козы, не прыгайте, дабы не взбудоражить беспокойных козлов.

ПРИНОШЕНИЕ БОГИНЕ

Эта гирлянда, сплетенная моими руками, не для Артемиды, которой поклоняются в Перге, хотя Артемида хорошая богиня и охранит меня от трудных родов.

И она не для Афины, которой поклоняются в Сиде, хотя она из золота и слоновой кости и держит в руке гранат, который приманивает птиц.

Нет, она для Афродиты, которой я поклоняюсь в своем сердце, ибо она одна даст то, чего не хватает моим губам, если я подвешу на священное дерево гирлянду из нежных роз.

Но я не выскажу вслух свою мольбу. Я привстану на цыпочки и через трещину в коре доверю ей свой секрет.

УСЛУЖЛИВАЯ ПОДРУГА

Гроза продолжалась всю ночь. Селенис, девушка с красивыми волосами, пришла ко мне прясть. Из-за грязи она осталась ночевать, и, прижавшись друг к другу, мы угнездились в моей маленькой кровати.

Когда девочки спят вдвоем, сон остается за дверью. “Билитис, скажи мне, скажи же мне, кого ты любишь?” Она скользила ногой по моей ноге, сладко лаская меня.

И она сказала прямо перед моими губами: “Я знаю, Билитис, кого ты любишь. Закрой глаза, я — это Ликас. ”Я ответила, дотронувшись до нее: “Разве я не вижу отлично, что ты девушка? Ты шутишь некстати ”.

Но она возразила: ”Право же, я Ликас, если ты зажмуришься. Вот его руки, вот его ладони. ” И в нежном молчании она опутала мою дремоту странной иллюзией.

МОЛИТВА ПЕРСЕФОНЕ

Очищенные ритуальными омовениями и одетые в фиолетовые туники, мы простерли к земле наши руки, отягощенные ветвями оливы.

“О подземная Персефона, каково бы ни было угодное тебе имя, если это тебя удовлетворяет, выслушай нас. Ты, Косы которой сумерки, бездетная Королева, не ведающая улыбки.

“Кохлис, дочь Тразимака, больна и больна опасно. Не призывай ее покамест. Ты же знаешь, она не ускользнет от тебя: когда-нибудь позже ты ее получишь.

“Но не забирай ее так скоро, о невидимая госпожа! Ибо она оплакивает свое целомудрие, она просит тебя нашими молитвами. И ради ее спасения мы пожертвуем трех черных еще не стриженых овечек ”.

ИГРА В КОСТИ

Мы обе его любили, и потому разыграли его в кости. О, это была великая игра. Многие молодые девушки на ней присутствовали.

Сначала она выбросила Киклопа, а я Солона. Но потом ей выпал Каллиболос, и чувствуя, что я пропала, я взмолилась богине.

Я сыграла и выбросила Эпифенона, она — ужасный бросок Хиоса, я — Антитекоса, она — Трихиду. И тут я выбросила Афродиту, которая принесла мне выигрыш спорного возлюбленного.

Но, видя как она побледнела, я обхватила ее за шею и сказала ей на ухо (чтобы только она меня услышала): ”Не плачь, маленькая подружка, пусть он сам выбирает между нами ”.

ПРЯЛКА

Моя мать заперла меня на весь день в гинекее с моими сестрами, которых я не люблю. Они тихонечко разговаривают между собой, а я в своем уголке пряду свою пряжу.

Прялка, раз мы вдвоем с тобой, то с тобой-то я и поговорю. Со своим париком из белой шерсти ты как старая женщина. Послушай же.

Будь моя воля, я бы не сидела здесь в тени стены, не скучала бы над пряжей. Я лежала бы среди фиалок на склонах Тавра.

Так как он беднее, моя мать не хочет, чтобы он на мне женился. И однако, уверяю тебя: либо я не увижу дня свадьбы, либо только он перенесет меня через порог.

ФЛЕЙТА

В день Гиацинтов он подарил мне сирингу, сделанную из ровно срезанных тростинок, соединенных белым воском, сладким, как мед, для моих губ.

Он учит меня играть, посадив себе на колени, но я немножко дрожу. Он повторяет мелодию так тихо, что я слышу ее с трудом.

 Мы настолько близки друг другу, что нам не о чем говорить. Но наши песни перекликаются, и раз за разом наши губы соединяются на флейте.

Поздно. Уже запели зеленые лягушки, извещая о наступлении ночи. Моя мать никогда не поверит, что я задержалась так долго, отыскивая потерянный пояс.

КОСЫ

Он мне сказал: “Этой ночью я видел сон. Твои косы обвивались вокруг моей шеи. Твои волосы лежали, как ожерелье, вокруг моего затылка и на моей груди.

“Я их ласкал. Они были моими. И мы были навсегда связаны общими волосами губы к губам, как два лавра, имеющие часто только один корень.

“И мало-помалу, мне показалось, настолько были спутаны наши тела, что я делаюсь тобой, или что ты проникаешь в меня, как мое сновидение. ”

Когда он замолчал, он положил тихонько руки мне на плечи и посмотрел на меня так нежно, что я вздрогнула и опустила глаза.

ЧАША

Ликас увидел, что я пришла одетая только в короткую эксомиду — дни были такие душные. Он захотел снять слепок с моей груди, остававшейся открытой.

Он взял просеянной глины, размоченной в воде, свежей и легкой. Когда он прижал ее к моей коже, я думала, что упаду в обморок, настолько эта глина была холодной.

По слепку с моей груди он сделал чашу, круглую и с пупком. Он высушил ее на солнце и окрасил пурпуром и охрой, прижимая по кругу цветы.

Потом мы дошли до источника, посвященного нимфам, и бросили эту чашу в поток вместе со стеблями левкоев.

РОЗЫ В НОЧИ

Как только ночь заполоняет небо, мир принадлежит нам и богам. Мы идем из полей к источнику, из темных рощ — на опушки, туда, куда нас заведут наши босые ноги.

Звездочки светят достаточно ярко для таких маленьких детей, как мы. Иногда под низкими ветками мы обнаруживаем заснувших ланей.

Но самое очаровательное в ночи — это место, известное только нам одним. Оно притягивает нас через лес. Это кусты таинственных роз.

И нет ничего божественнее на земле по сравнению с запахом роз в ночи. Как получилось, что когда я была одна, он меня не опьянял?

УГРЫЗЕНИЯ СОВЕСТИ

Сначала я не ответила. Стыд жег мне щеки, и сердце колотилось до боли в груди.

Потом я стала сопротивляться. Я сказала: “Нет, нет. ” Я отвернула голову, и поцелуй не раздвинул мои губы, а любовь — мои стиснутые колени.

Тогда он попросил у меня прощенья, он целовал мои волосы, и я чувствовала жар его дыхания. И он ушел…  Теперь я одна.

Я смотрю на пустое место рядом, на опустевший лес, помятую землю. И я кусаю себе руки до крови и душу свои крики в траве.

ПРЕРВАННЫЙ СОН

Совсем одна я задремала, как куропатка в кустарнике… Легкий ветерок, шум воды, сладость ночи удержали меня там.

Я заснула, неосторожная, и проснулась, крича. И я боролась, и плакала, но уже было слишком поздно. И что могут детские руки?

Он меня не покинул. Напротив, обнял и прижал меня к себе еще нежнее. И я не видела больше ничего на свете: ни земли, ни деревьев, один только свет его глаз.

Тебе, всепобеждающая Киприда, я посвящаю эти подношения, еще мокрые от росы, как память о боли девственницы, свидетельства моего сна и моего сопротивления.

ПРАЧКАМ

Прачки, не говорите, что вы меня видели! Я доверяюсь вам: не проговоритесь! На груди под туникой я вам принесла что-то.

Я как маленькая испуганная курочка. Я не знаю, посмею ли я вам признаться… Мое сердце колотится, как если бы я умирала. Я вам принесла покров.

Покров и повязку с моих бедер. Вы видите — на них кровь. Клянусь Аполлоном, я не хотела. Я упорно защищалась. Но мужчина, который любит, сильнее.

Выстирайте это хорошенько. Не жалейте ни соды, ни мела. Я положу для вас к ногам Афродиты четыре обола и даже серебряную драхму.

ПЕСНЯ

Когда он пришел снова, я спрятала лицо в ладонях. Он мне сказал: “Не бойся ничего. Кто видел наш поцелуй? — Кто нас видел? Ночь и луна.

“И звезды, и занимающаяся заря. Луна смотрелась в озеро и рассказала воде под ивами. Вода озера рассказала веслу.

“Весло рассказало лодке — лодка рыбаку. Увы, увы! Если бы это было все! Но рыбак рассказал женщине.

 “Рыбак рассказал женщине. Мои отец и мать, и мои сестры, и вся Эллада узнают об этом.”

БИЛИТИС

Одна женщина заворачивается в белую шерсть, другая одевается в шелк и золото. Третья украшает себя цветами, зелеными листьями и виноградом.

Я могу быть только нагой. Мой возлюбленный, бери меня такой, какая я есть: без платья, без украшений, без сандалий. Вот Билитис, и ничего кроме нее.

Мои волосы черны собственной чернотой, мои губы красны своей краской. Мои локоны кольцами развеваются вокруг меня, свободные как перья.

Бери меня такой, какой создала меня моя мать в давнюю ночь любви. И если я нравлюсь тебе такая, не забудь сказать мне об этом.

МАЛЕНЬКИЙ ДОМ

Нет на земле краше маленького домика, где его постель. Он сделан из веток деревьев. Четыре стены, сухая земля и соломенная кровля.

Я люблю его, потому что там мы спим, с тех пор как ночами стало прохладно. И чем ночи прохладнее, тем они и длиннее. К наступлению дня я, наконец, чувствую себя утомленной.

Матрац лежит на полу. Два одеяла из черной шерсти укутывают наши разогревающиеся тела. Его грудь прижимает мои груди. Мое сердце стучит.

Он сжимает меня так крепко, что может раздавить такую бедную маленькую девочку, как я. Но как только он во мне, я не чувствую больше ничего на свете, и можно отрубить мне руки и ноги, не пробудив меня от моей радости.

РАДОСТЬ

Моя мать, жалуясь на боли в груди, заставляет меня спать в ее комнате. Теперь я не могу ускользать из дома по ночам. Лунный серпик вырос уже до полумесяца, и мне кажется, я не видела моего милого целую вечность.

Вчера вечером я пропалывала у забора грядки с чечевицей. Вдруг я услышала его флейту. И тут через забор перелетел камушек. К нему была привязана маленькая трубочка. Письмо!

Он писал, что тоскует без меня. Что он увезет меня, как Парис Елену. Мы сядем на корабль, плывущий на юг или на север, не все ли равно! Разве у него нет пары сильных рук и певучей флейты?

Я стояла, задыхаясь. Оливы у стены расплывались в розовом тумане. Все мое существо переполнила чистая радость. Я закрыла лицо ладонями и прижала к губам его письмо.

ПОТЕРЯННОЕ ПИСЬМО

Горе мне! Я потеряла его письмо. Я положила его под нагрудную повязку на кожу под моей теплой грудью. Я бежала, и, должно быть, оно выпало.

Я вернулась по своим следам. Если его кто-нибудь нашел, скажут моей матери. И меня побьют кнутом перед моими насмешницами сестрами.

Если его нашел мужчина, он мне его вернет. Или если он даже захочет поговорить со мной по секрету, я знаю, как можно похитить его у него.

Если же его прочла женщина… О, Зевс Охранитель, помоги мне! Потому что она разболтает всему миру или отнимет у меня моего возлюбленного.

ПЕСНЯ

“Ночь так темна, что входит ко мне в глаза. — Ты не увидишь дороги и потеряешься в лесу.

 — Шум водопадов наполняет мне уши. — Ты не услышишь голос своего возлюбленного даже за двадцать шагов.

 — Запах цветов так силен, что мне делается дурно, и я сейчас упаду. — Ты не почувствуешь как он пересечет твой путь.

 — Ах! Он очень далеко отсюда, по другую сторону горы. Но я его вижу, но я его слышу и я его чувствую, как если бы он ко мне прикасался.

КЛЯТВА

“Когда вода реки вернется к вершинам, покрытым снегом, когда посеют ячмень и хлеба в подвижные борозды моря.

Когда сосны породят озера, а лилии — утесы. Когда солнце станет черным, когда луна упадет на траву.

Тогда, и только тогда, я возьму другую женщину и забуду тебя, Билитис, душа моей жизни, сердце моего сердца.”

Он мне так сказал, он мне так сказал! Что мне до остального мира, и где найти безумное счастье, сравнимое с моим счастьем?

НОЧЬ

Теперь это я его ищу. Каждую ночь тихо-тихо я покидаю дом. Я иду по длинной дороге до самого луга, посмотреть, как он спит.

Иногда я долго стою молча, счастливая уже тем, что я его вижу. Я приближаю губы к его губам, чтобы поцеловать только его дыхание.

Затем вдруг я вытягиваюсь на нем. Он просыпается в моих объятьях и не может подняться, я ему препятствую. Он перестает бороться. Он смеется и крепко обнимает меня. Так мы играем всю ночь.

Утренняя заря, о злой рассвет, уже ты! В каком всегда сумрачном гроте, на каком подземном лугу, смогли бы мы любить так долго, чтобы забыть тебя?

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Спи. Я заказала тебе игрушки в Сардах, одежды в Вавилоне. Спи, ты дочь Билитис и царя восходящего солнца.

Леса — это дворцы, построенные для тебя одной, я их тебе подарила. Стволы сосен — это колонны, высокие ветви — это своды.

Спи. Я продала солнце морю, чтобы оно не разбудило тебя. Твое дыхание легче ветра от взмаха крыльев голубки.

Дочь моя, плоть моей плоти, ты скажешь, когда проснешься, что ты хочешь: поле или город, гору или луну, или белый кортеж богов.

ГРОБНИЦА НАЯД

Я шла вдоль леса, покрытого инеем. Мои волосы обрастали радужными льдинками от моего дыхания, мои сандалии отяжелели от грязного затоптанного снега.

Он мне сказал: ”Что ты ищешь?” — Я иду по следу сатира. Его маленькие раздвоенные копытца проделали дырки в белом плаще. — Он сказал: ”Сатиры умерли”.

“Сатиры и нимфы тоже. За тридцать лет не было такой страшной зимы. След, который ты видишь, — это след козла. Но остановимся здесь — здесь их гробница.

И железом своей мотыги он взломал лед источника, где некогда смеялись наяды. Он брал большие холодные куски и, поднимая их к небу, разглядывал на просвет.

МИТИЛЕНСКИЕ ЭЛЕГИИ

Много прекрасней Гиринны изнеженной ты, Мназидика

Сафо.

К КОРАБЛЮ

Прекрасный корабль, который увез меня сюда вдоль берегов Ионии, я оставляю тебя блистающим волнам и с легким сердцем соскакиваю на песчаный берег.

Ты вернешься в страну, где девственница — подруга нимф. Не забудь поблагодарить невидимых советниц и отнеси им в дар эту ветку, сорванную моими руками.

Когда-то ты был сосной, и могучий обжигающий Нот волновал на горах твои колючие ветки, твоих белок и твоих птиц.

Пусть теперь Борей ведет тебя, о черный корабль, и мягко толкает к гавани по прихоти благосклонного моря в сопровождении дельфинов.

ПСАПФА

Я протираю глаза…  Уже день, мне кажется. Ах! Кто это рядом со мной?…Женщина? Клянусь Пафией, я забыла… О Хариты! До чего же мне стыдно.

В какую же страну я попала, и что это за остров, где так понимают любовь? Если бы я не была настолько утомлена, я бы поверила в некий сон… Возможно ли, что это Псапфа?

Она спит. Она безусловно красива, хотя ее волосы обрезаны коротко, как у атлета. Но это странное лицо, эта плоская грудь и эти узкие бедра.

Я хочу уйти, прежде чем она проснется. Увы! Я лежу у стенки. Мне придется перешагнуть через нее. Я боюсь, что задену ее бедро, и она перехватит меня на ходу.

ТАНЕЦ ГЛОТТИС И КИСЭ

Две девочки привели меня к себе, и как только закрылась дверь, они зажгли от огня фитиль лампы и захотели танцевать для меня.

Их щеки, смуглые, как их маленькие животики, не были нарумянены. Они тянули друг друга за руки и одновременно говорили в приливе веселья.

Сидя на матраце, помещенном на высоких козлах, Глоттис пела пронзительным голосом и отбивала такт своими маленькими звонкими ладошками.

Кисэ то порывалась танцевать, то останавливалась, задохнувшись от смеха, и, взяв свою сестру за груди, кусала ее плечо и опрокидывала ее, как коза, которой хочется поиграть.

СОВЕТЫ

Тут вошла Силлихмада, и видя нас столь непринужденными, села на скамейку. Она посадила Глоттис на одно колено, Кисэ на другое и сказала:

“Иди сюда, малышка”. Но я осталась в отдалении. Она повторила: “Ты боишься нас? Приблизься, эти дети тебя любят. Они тебя научат тому, что тебе неведомо, — меду женской ласки.

“Мужчина неистов и ленив. Ты его, конечно, знаешь. Ненавидь его. У него плоская грудь, грубая кожа, короткие волосы, заросшие руки. Но женщины во всем прекрасны.

“Только женщины умеют любить. Останься с нами, Билитис, останься. И если у тебя пылкая душа, ты увидишь свою красоту в зеркале тела твоих возлюбленных.”

НЕУВЕРЕННОСТЬ

Я не знаю, кого я возьму в жены: Глоттис или Кисэ. Они так непохожи, что ни одна из них не сможет заменить другую, и я боюсь плохо выбрать.

Каждой из них одна из моих рук, а также одна грудь. Но которой дала бы я свой рот? Которой дала бы я свое сердце и все, что нельзя разделить?

Постыдно оставаться вот так втроем в одном доме. Об этом уже судачат в Митилене. Вчера перед храмом Ареса, одна женщина, проходившая мимо, не сказала мне: ”Привет!”

Я предпочитаю Глоттис, но не могу отвергнуть Кисэ. Что будет она делать совсем одна? Может, я оставлю их вместе, как они были, и возьму другую подругу?

ВСТРЕЧА

Я нашла ее, как клад, в поле под кустом мирта, завернутую от горла до пят в желтый пеплум с синей вышивкой.

“У меня нет подруги, — сказала она мне, — потому что ближайший город в четырех стадиях отсюда. Я живу вдвоем с моей матерью, она вдова и всегда печальна. Если ты хочешь, я последую за тобой.

“Я последую за тобой до твоего дома, будь он даже на другом берегу острова, и я буду жить у тебя, пока ты меня не отошлешь. У тебя нежные руки и синие глаза.

“Пойдем. Я ничего не беру с собой кроме маленькой обнаженной Астарты, которая подвешена к моему ожерелью. Мы поместим ее рядом с твоей, и мы будем давать им розы в награду за каждую ночь. ”

МАЛЕНЬКАЯ АСТАРТА ИЗ ОБОЖЖЕННОЙ ГЛИНЫ

Маленькая Астарта-берегиня, которая охраняет Мназидику, вылеплена в Камире очень умелым горшечником. Она величиной с большой палец и сделана из желтой тонко измельченной глины.

Ее волосы спадают, закругляясь на ее узких плечах. У нее удлиненные глаза и совсем маленький рот. Потому что она Очень-Красивая.

Правой рукой она указывает на свой треугольник, отмеченный маленькими ямочками, которые усеивают низ живота и складки в паху. Потому что она Очень-Влюбленная.

Левой рукой она поддерживает свои тяжелые круглые груди. Между ее расширенными бедрами вздувается ее плодоносный живот. Потому что она Мать-Всего-Сущего.

ЖЕЛАНИЕ

Она вошла, с полузакрытыми глазами страстно соединила свои губы с моими, и наши языки соприкоснулись. Никогда в моей жизни не было подобного поцелуя.

Она стояла передо мной, вся любовь и согласие. Одно из моих колен понемногу поднималось между ее теплыми бедрами, уступавшими мне, как любовнику.

Моя рука, шарящая по ее тунике, пыталась угадать скрытое тело, по которому то проходили волны складок, то оно судорожно цепенело под дрожащей кожей.

Затуманенными глазами она показала на кровать, но мы не имели права любить до свадебной церемонии и рывком отскочили друг от друга.

СВАДЬБА

Утром в доме Акалантис, которую она выбрала посаженой матерью, было подано свадебное угощение. На Мназидике была белая фата, на мне  мужская туника.

Потом в окружении двадцати женщин, она облачилась в свой праздничный наряд. Надушенная баккаром, напудренная золотой пудрой, ее зябкая и подвижная кожа привлекала крадущиеся руки.

В своей комнате, уставленной зелеными ветками, она ожидала меня как супруга. И я увезла ее на колеснице, поставив между собой и свахой. Одна из ее маленьких грудей пылала в моей руке.

Запели свадебную песню, флейты ее подхватили. Я унесла Мназидику, подхватив ее под плечи и под колени, и мы переступили порог, усыпанный розами.

ПОСТЕЛЬ

Мы стояли вдвоем возле брачного ложа. Наконец-то! И вдруг мне стало страшно: сумею ли я довести ее до экстаза? Будет ли ей хорошо со мной? Ведь она так юна и неопытна! А я?

Я сдернула с Мназидики подвенечную фату. Ее широко раскрытые глаза были как две черные бездны. Резко, почти грубо я притянула ее к себе и нашла губами ее ждущий рот.

Не помню, как мы оказались нагими. Она первая бросилась на постель и протянула ко мне руки. Дрожащими ладонями я гладила ее плечи. Ее груди покорно замирали у меня в горсти.

Коленом я раздвинула ее колени и упала на нее, как дикая кошка на пойманного зайчонка. Она приняла меня в свои объятья, и мы прижимались друг к другу, пока обе не замерли в облегчающем содрогании.

ПРОШЛОЕ, КОТОРОЕ ОСТАЕТСЯ ЖИТЬ

Я оставила постель такой, какой она ее покинула, — разобранной и смятой, со спутанными простынями, для того чтобы отпечаток ее тела сохранился рядом с моим.

До завтрашнего дня я не пойду в баню, я не буду надевать одежду, я не буду причесывать волосы из боязни стереть следы ласки.

Я не буду есть ни этим утром, ни этим вечером, и на свои губы я не нанесу ни помаду, ни пудру, чтобы на них жил ее поцелуй.

Я оставлю ставни закрытыми и не отворю дверь, боясь, чтобы сохранившееся воспоминание не ускользнуло с ветром.

МЕТАМОРФОЗА

Раньше я влюблялась в красоту молодых мужчин, и воспоминание об их словах лишало меня сна.

Я помню, как я вырезала некое имя на коре платана. Я помню, как оставила обрывок своей туники на дороге, где должен был пройти кто-то.

Я помню, как я любила… О Паннихис, мое дитя, в каких руках я тебя оставила? Как же, о несчастная, я тебя покинула?

Сегодня Мназидика одна и навсегда владеет мной. Да получит она как жертвенное подношение счастье тех, с кем я рассталась ради нее.

МОГИЛА БЕЗ ИМЕНИ

Взяв меня за руку, Мназидика увела меня за городские ворота к заброшенному полю, где было мраморное надгробие. И она сказала: ”Вот эта была подругой моей матери».

Тогда я почувствовала сильный озноб и, не переставая держать ее руку, перегнулась через ее плечо, чтобы прочесть четыре стиха между выдолбленной чашей и змеей.

“Меня взяла не смерть, а Нимфы источников. Я покоюсь здесь под легкой землей с волосами, обрезанными Ксанто. Пусть она одна меня оплакивает. Я не называю своего имени”.

Мы простояли долго, но мы не сотворили жертвенного возлияния. Ибо как вызвать из толп Гадеса неизвестную душу?

ТРИ ПРЕЛЕСТИ МНАЗИДИКИ

Чтобы Мназидике покровительствовали боги, я пожертвовала любящей улыбки Афродите двух зайцев самцов и двух голубок.

Еще я пожертвовала Аресу двух петухов, обряженных для боя, а мрачной Гекате двух собак, которые выли под ножом.

Не без причины я воззвала к этим трем бессмертным, ибо у Мназидики на лице отблеск их тройной божественности.

Ее губы красны, как медь, волосы отливают синим, как железо, а ее глаза черны, как серебро.

ГРОТ НИМФ

Твои ножки нежнее, чем у серебряной Тетис. Между скрещенных рук ты соединяешь свои груди и мягко укачиваешь их, как тела двух прекрасных голубок.

Под твоими волосами ты утаиваешь твои влажные глаза, твой дрожащий рот и розовые цветы твоих ушей. Но ничто не остановит ни мой взгляд, ни горячее дыханье поцелуя.

Ибо в тайне своего тела именно ты, любимая Мназидика, укрываешь грот нимф, о котором говорит старый Гомер, место, где наяды ткут пурпурные полотна.

Место, где текут, капля за каплей, неиссякаемые источники, откуда через Северную дверь спускаются люди, а через Южную дверь входят Бессмертные.

ГРУДИ МНАЗИДИКИ

Одной рукой она осторожно раскрыла свою тунику и протянула мне свои теплые и нежные груди: так предлагают богине пару живых горлиц.

“Люби их очень, — сказала она мне, — я их так люблю. Они обожаемые, маленькие дети. Я вожусь с ними, когда остаюсь одна. Я играю с ними, я их радую.

“Я их обрызгиваю молоком. Я их пудрю цветами. Мои тонкие волосы, которыми я их вытираю, приятны их маленьким кончикам. Я их ласкаю, дрожа. Я их укладываю в шерсть.

“Раз у меня никогда не будет детей, будь их сосунком, моя любовь, а раз они так далеки от моего рта, целуй их от моего имени”.

СОЗЕРЦАНИЕ

Я сижу у окна за прялкой. Легкий ветерок мимоходом залетает в окно и ерошит мне волосы. Он приносит запахи моря и лаванды и стучит по ставням веткой оливы.

Мне надо прясть шерсть, но мои руки то и дело замирают в праздности, ибо я смотрю, как Мназидика играет с котенком, которого принесла соседка: Мназидика боится мышей.

Она сидит на маленькой скамеечке и подергивает нитку, к которой привязан клочок шерсти. Котенок припадает к полу, ползет и подпрыгивает, пытаясь поймать ускользающую добычу.

Движения обоих полны грациозной прелести. Но пора покинуть вконец застывшую прялку: Гелиос уже направил к закату своих коней, и мне надо напоить парным молоком Мназидику и ее котенка.

КУКЛА

Я подарила ей куклу, восковую куклу с розовыми щечками. Ее руки приделаны на маленьких колышках, ее ноги могут складываться.

Когда мы вместе, она укладывает ее между нами: это наше дитя. Вечером она ее укачивает и дает ей грудь, прежде чем усыпить.

Она выткала для нее три маленькие туники, а в день Афродизий мы дарим ей украшения. Украшения, а также цветы.

Она заботится о ее добродетели и не позволяет выходить одной, особенно на солнце, потому что маленькая кукла может потечь каплями воска.

НЕЖНОСТИ

Нежно сомкни вокруг меня пояс твоих рук. О касайся, о касайся так моей кожи! Ни вода, ни полуденный бриз не нежнее твоей ладони.

Сегодня ты обожай меня, сестричка, это твоя очередь. Вспомни ласки, которым я научила тебя прошлой ночью, и возле меня, утомленной молча преклони колени.

Твои губы скользят по  моим губам. Твои распущенные волосы следуют за ними, как ласка следует за поцелуем. Они опускаются на мою левую грудь, они закрывают мне глаза.

Дай мне твою ладошку, она такая теплая! Сожми мою, не оставляй ее. Руки соединяются крепче губ, и их страсть ни с чем не сравнима.

ИГРЫ

Я — игрушка для нее, лучшая, чем мячик, лучшая, чем кукла. Со всеми частями моего тела она забавляется, как ребенок, молча и в течении долгих часов.

Она распускает мои косы и делает мне прическу по своему капризу: то связывая под подбородком, как толстый платок, то скручивая узлом на затылке, то полностью заплетая в косы.

Она с удивлением рассматривает цвет моих ресниц, складки моего локтя. Иногда она заставляет меня встать на колени и опереться руками о простыни.

Тогда (и это одна из ее забав) она просовывает снизу свою головку и изображает дрожащего козленка, который сосет молоко, тычась в живот своей матери.

ЭПИЗОД

Вчера мы с Мназидикой были у сапожника: порвался ремешок на ее сандалии. Пока он работал, а мы сидели на скамейке в тени яблони, пришла Мирринэ, и мне сразу стало не по себе.

Почему она мне так неприятна? Она вежлива с нами, даже любезна. Она умна и красива, но красота ее кричащая, как у женщин Сирии.

Как смеет она так пристально разглядывать Мназидику? Мне кажется, она мысленно ее раздевает. Все во мне переворачивается, мне хочется закричать и ударить нахалку!

“Мназидика, забирай свои сандалии, они готовы!” Я хватаю ее за руку и почти бегу. “Что с тобой, Билитис? — Эта женщина! — Она была очень любезна”! … Что я могу ответить?

ПОЛУСВЕТ

Мы проскользнули под простыню из прозрачной шерсти, она и я. Даже наши головы были укрыты, а лампа освещала ткань над нами.

Вот так я увидела ее обожаемое тело в таинственном освещении. Мы были ближе друг к другу, свободнее, интимнее, обнаженнее. “В одной и той же рубашке”, — говорила она.

Мы сохранили прически, чтобы быть еще более открытыми, и в отгороженном пространстве постели поднимались два женских запаха от двух естественных курильниц.

Ничто на свете, даже лампа, не видело нас этой ночью. Только она и я могли бы сказать, которая из нас была любима. Но люди об этом ничего не узнают.

СПЯЩАЯ

Она спит, укрывшись своими распущенными волосами, с руками, переплетенными за затылком. Видит ли она сон? Ее рот открыт, она дышит тихо-тихо.

Белой лебяжьей пуховкой, не пробуждая ее, я стираю пот с ее рук, лихорадку с ее щек. Ее закрытые веки как два синих цветка.

Я поднимусь потихоньку, я пойду и нацежу воды, подою корову и попрошу огня у соседей. Я хочу быть завитой и одетой, когда она откроет глаза.

Сон, пребудь еще долго-долго между ее красиво загнутых ресниц и продолжи счастливую ночь сновидением с добрым предзнаменованием.

ПОЦЕЛУЙ

Я буду целовать длинные черные крылья твоего затылка от одного края до другого, о нежная птичка, пойманная голубка, сердце которой прыгает под моей рукой.

 Я возьму твои губы своими губами, как ребенок берет грудь своей матери. Дрожи! Ибо поцелуй проникает глубоко и насыщает любовь.

Я проведу моим легким языком по твоим рукам, вокруг твоей шеи. И я закружу по твоим чувствительным ребрам тягучую ласку ногтей.

Послушай, как шумят в твоих ушах все рокоты моря… Мназидика! Твой взгляд причиняет мне боль. Я закрою своим поцелуем твои веки, пылающие, как губы.

РЕВНИВЫЕ ЗАБОТЫ

Не надо тебе делать прическу: мне страшно, что слишком горячие щипцы обожгут твой затылок или твои волосы. Ты оставишь их у себя на плечах и рассыпавшимися вдоль твоих рук.

Не надо тебе одеваться: мне страшно, что тонкие складочки твоего бедра покраснеют от пояса. Ты останешься нагой, как маленькая девочка.

Не надо тебе даже вставать: мне страшно, что твои хрупкие ножки заболят от ходьбы. Ты будешь отдыхать в постели, о жертва Эроса, и я перевяжу твою бедную рану.

Ибо я не хочу видеть на твоем теле, Мназидика, других знаков, кроме пятна от слишком долгого поцелуя, царапины от острого ногтя или пурпурного следа моего объятия.

БЕЗУМНОЕ ОБЪЯТИЕ

Являй свою любовь, но не улыбками, флейтами или гирляндами цветов, а всем сердцем и слезами, как я тебе ее являю моими вздохами и моими стонами.

Когда твои груди перемежаются с моими, когда я чувствую, как твое естество касается моего естества, когда твои колени поднимаются позади меня, тогда мой задыхающийся рот не знает даже, как соединиться с твоим.

Обними меня, как я тебя обнимаю! Смотри, лампа уже умерла, мы катимся в ночь. Но я сжимаю твое волнующееся тело, и я слышу твою непрерывную жалобу.

Стони! Стони! Стони! О женщина! Эрос увлекает нас в страдания. Ты будешь меньше мучиться на этой кровати, производя на свет дитя, чем, разрешаясь от бремени любовью.

ПОПРАВКА

 Вчера она предложила пойти на площадь перед храмом Ареса. Ей хотелось погулять, так она сказала. И надеть новые подвески, которые я ей подарила.

Эти подвески — шарики из полупрозрачного янтаря на маленьких серебряных колечках — очень ей к лицу. И понятно, что ей хочется показаться в обнове на людях.

Только мне почему-то сделалось грустно. Разве мало ей моего восхищения? С чего бы это ей захотелось наряжаться для других, не для меня одной?

На прогулке она была такая вызывающе оживленная, такая томная… Мне казалось, что она меня дразнит. Я не выдержала: “У меня разболелась голова, Мназидика, пойдем домой”.  Я солгала: болела не голова, а сердце.

СЕРДЦЕ

Задыхаясь, я взяла ее руку и крепко прижала под слегка влажной кожей моей левой груди. И я поворачивала голову туда и сюда и беззвучно шевелила губами.

Мое обезумевшее сердце резко и твердо колотилось и колотилось о мою грудную клетку, как пленный сатир толкался бы, будучи засунут в бурдюк. Она мне сказала: “Твое сердце причиняет тебе боль”.

О Мназидика, — ответила я, — сердце женщин  не там. Это — бедная птичка, голубка, которая шевелит свои слабые крылья. Сердце женщин ужаснее.

Подобно маленькой ягодке мирта оно горит в красном пламени под обильной пеной. Именно туда, я чувствую, меня укусила ненасытная Афродита”.

СЛОВА В НОЧИ

Мы отдыхали с закрытыми глазами. Вокруг нашего ложа царило великое безмолвие. О несказанные ночи лета! Но вот она, считая меня заснувшей, кладет свою теплую ладонь на мою руку.

Она шепчет: “Билитис, ты спишь?” Мое сердце стучит, но я не отвечаю и дышу ровно, как женщина, погруженная в сны. Тогда она начинает говорить:

“Раз ты меня не слышишь, — говорит она, — ах, как я тебя люблю!” И она повторяет мое имя: “Билитис, Билитис…” И она слегка касается меня кончиками своих дрожащих пальцев.

“Они для меня, эти губы! Для меня одной. Есть ли на свете краше? Ах, счастье мое, счастье мое! Для меня эти обнаженные руки, этот затылок и эти волосы…”

ОТСУТСТВИЕ

Она вышла, она далеко, но я ее вижу, потому что все в этой комнате наполнено ею, все принадлежит ей. Я, как и все остальное.

Эта еще теплая постель, где я позволяю блуждать моим губам, измята по мерке ее тела. На этой нежной подушке покоилась ее маленькая головка, обернутая волосами.

В этом тазу она умылась. Эта гребенка проникала в узлы ее спутанных кос. Эти туфельки приняли ее босые ножки. Эти газовые кармашки содержали ее груди.

Но я не смею даже прикоснуться пальцем к зеркалу, в котором она созерцала свои еще теплые синяки, и где, быть может, еще сохранилось отражение ее влажных губ.

ЛЮБОВЬ

Увы! Когда я думаю о ней, мое горло пересыхает, моя голова никнет, мои груди твердеют и причиняют мне боль, я дрожу и плачу на ходу.

Когда я ее вижу, мое сердце останавливается, руки вздрагивают, ступни леденеют, пламенный румянец поднимается к моим щекам, в висках болезненно стучит.

Когда я к ней прикасаюсь, я схожу с ума, руки сводит судорога, колени слабеют. Я падаю перед ней и вытягиваюсь, как женщина, которая вот-вот умрет.

Все, что она мне говорит, меня ранит. Ее любовь — это пытка, и прохожие слышат мои стоны… Увы! Как я могу называть ее моей Отрадой?

ОЧИЩЕНИЕ

Вот и ты! Освободись от своих завязок, застежек и туники. Сними все вплоть до сандалий, вплоть до набедренной повязки, вплоть до перевязи на твоей груди.

Смой сурьму с бровей, кармин с губ. Сотри белила с плечей и уничтожь водой завивку волос.

Потому что я хочу иметь тебя совсем чистой, какой ты родилась на кровати в ногах твоей плодоносной матери, перед твоим славным отцом.

Такой непорочной, что моя рука в твоей руке заставит тебя покраснеть до корней волос, и что одно мое слово, сказанное тебе на ушко, одурманит твои бегающие глаза.

КОЛЫБЕЛЬНАЯ ДЛЯ МНАЗИДИКИ

Мое маленькое дитя, хотя мне совсем ненамного больше лет, чем тебе, я люблю тебя не как любовницу, а как если бы ты вышла из моего работящего чрева.

Когда, растянувшись у меня на коленях, обвивая меня своими хрупкими руками, ты ищешь протянутым ртом мою грудь и медленно сосешь меня, смыкая свои трепещущие губы,

Тогда я грежу, что когда-то я действительно вскормила этот изнеженный ротик, мягкий и умытый, этот сосуд мирры цвета пурпура, где волшебно запрятано счастье Билитис.

Спи. Я укачаю тебя одной рукой на моем колене, которое поднимается и опускается. Спи так. Я спою для тебя коротенькие протяжные песенки, которые усыпляют новорожденных.

ПРОГУЛКА ПО БЕРЕГУ МОРЯ

Когда мы шагали по пляжу, закутанные до подбородка в платья из темной шерсти, мимо прошли веселые молоденькие девушки.

“Ах, это Билитис и Мназидика! Посмотрите, какую мы поймали красивую маленькую белочку: она мягка, как птичка, и перепугана, как зайчонок.

“У Лидэ мы посадим ее в клетку и дадим ей много молока и листьев салата. Это самочка, она проживет долго”.

И шальные девчонки убежали. Ну а мы, мы молча сели: я на скалу, она на песок, и мы смотрели на море.

ПРЕДМЕТ

“Привет, Билитис, Мназидика, привет. — Садись. Как поживает твой муж? — Слишком хорошо. Не говорите ему, что вы видели меня. Он меня убьет, если узнает, что я здесь. — Не бойся.

— Вот это ваша комната? А это ваша кровать? Извини меня, я любопытна. — Ты знала, однако, ложе Мирринэ. — Так мало. — Говорят, она красива. — И похотлива, дорогая! Но лучше помолчим…

— Что ты хочешь от меня? — Чтобы ты мне одолжила… — Говори. — Я не смею назвать предмет. — У нас его нет. — В самом деле? — Мназидика девственна. — Тогда где это купить? — У шорника Драхона.

— Скажи также, кто тебе продает проволоку для вышивания? Моя ломается, как только на нее посмотришь. — Я делаю сама, но Наис продает великолепную. — Почем? — Три обола. — Это дорого. А предмет? — Две драхмы. — Прощай”.

ВЕЧЕР У ОГНЯ

Зима лютая, Мназидика. Везде холодно, кроме как в нашей постели. Однако поднимись и иди со мной: из наколотых дров и сухих чурбанов я развела большой огонь.

Мы согреемся, сидя на корточках, совсем нагие, с волосами, распущенными по спине, и мы выпьем молока из одной и той же чашки и будем есть медовые пирожные.

Какое гулкое и веселое пламя! Ты не слишком близко? Твоя кожа краснеет. Позволь мне поцеловать те места, где ее опалил огонь.

На раскаленных головешках я нагрею щипцы и причешу тебя прямо здесь. А потухшими угольками я напишу на стене твое имя.

МОЛИТВЫ

Чего ты хочешь? Скажи. Если надо, я продам свои последние украшения, чтобы внимательная рабыня подстерегала желания твоих глаз, любую жажду твоих губ.

Если молоко наших коз кажется тебе невкусным, я найму для тебя, как для ребенка, кормилицу с набухшими сосцами, которая будет вспаивать тебя молоком каждое утро.

Если наша кровать кажется тебе жесткой, я закуплю все мягкие подушки, все шелковые простыни, все пуховые одеяла у аматунтских торговок.

Все. Но надо, чтобы тебе было достаточно меня, и если бы мы спали на земле, надо, чтобы земля была для тебя мягче, чем жаркая постель другой женщины.

ГЛАЗА

Большие глаза Мназидики, насколько вы делаете меня счастливой, когда любовь обводит вас черными кругами век, зажигает и топит в слезах.

Но и насколько сводите с ума, когда вы отворачиваетесь от меня, отвлеченные проходящей женщиной или воспоминанием, где мне нет места.

Тогда у меня западают щеки, дрожат руки, и я страдаю. Мне кажется, что со всех сторон прямо перед вами отнимают мою жизнь.

Большие глаза Мназидики, не переставайте смотреть на меня! Или я вас проткну своей иголкой, и вы больше ничего не увидите, кроме ужасной ночи.

ПРИКРАСЫ

Все: и моя жизнь, и весь мир, и люди — все, что не она, я отдаю тебе, прохожий.

Знает ли она, сколько мне приходится трудиться над моей прической, румянами, платьями, духами, чтобы быть красивой в ее глазах?

Я также готова долго-долго ворочать мельницу, опускать в воду весло и вскапывать землю, если понадобится такой ценой удержать ее здесь.

Но сделайте так, чтобы она этого никогда не узнала, о богини-охранительницы! В день, когда она узнает, насколько я ее люблю, она станет искать другую женщину.

МОЛЧАНИЕ МНАЗИДИКИ

Она смеялась весь день и даже немножко насмехалась надо мной. Она отказалась повиноваться мне перед несколькими чужими женщинами.

Когда мы вернулись домой, я сделала вид, что не хочу разговаривать с ней. А когда она бросилась мне на шею со словами: ”Ты рассердилась?” — я ей сказала:

“Ах! Ты уже не такая, как в первый день. Я тебя не узнаю, Мназидика. ” Она мне ничего не ответила.

Но она надела все свои украшения, которые давно уже не носила, и то самое желтое платье, вышитое синим, которое было на ней в день нашей встречи.

СЦЕНА

“Где ты была? — У продавщицы цветов. Я купила очень красивые ирисы. Вот они, я их принесла тебе. — И так долго ты покупала четыре цветка? — Продавщица меня задержала.

— У тебя побледнели щеки и блестят глаза. — Я устала в дороге. — Твои волосы намокли и перепутались. — Это от жары и от ветра, он меня разлохматил.

— Твой пояс развязывали. Я сама завязала узел, слабее чем этот. — Настолько слабее, что он развязался: раб, проходивший мимо, завязал его на мне снова.

— На твоем платье пятно. — Это попала вода от цветов. — Мназидика, душенька моя, твои ирисы самые красивые во всей Митилене. — Я это прекрасно знаю, я это прекрасно знаю.

ОЖИДАНИЕ

Солнце провело целую ночь у мертвых, пока я ее ожидаю, сидя на кровати, усталая от бессонницы. Фитиль опустевшей лампы догорел до конца.

 Она не придет больше: вот уже последняя звезда. Я точно знаю, что она больше не придет. И даже знаю ненавистное мне имя. И, однако, я все еще жду.

Пусть она придет теперь! О пусть она придет с растрепанными косами и без роз, в запачканном, измятом и запятнанном платье. С пересохшим языком и почерневшими веками.

Как только она откроет дверь, я ей скажу… Но вот она… Это ее платье, которого я касаюсь, ее руки, ее волосы, ее кожа! Я ее целую онемевшим ртом,  и я плачу.

ОДИНОЧЕСТВО

Для кого теперь я буду красить губы? Для кого я буду полировать ногти? Для кого я буду надушивать волосы?

Для кого мои груди, напудренные красным, если они больше не должны ее соблазнять? Для кого мои руки, омытые молоком, если они никогда больше не должны сжимать ее в объятьях?

Как смогу я спать? Как смогу я ложиться? Этим вечером моя рука не нашла теплой руки во всей моей кровати.

Я больше не смею возвращаться домой, в отвратительно пустую комнату. Я больше не смею открывать дверь. Я даже больше не смею открывать глаза.

ПИСЬМО

Это невозможно, невозможно. Я умоляю тебя коленопреклоненно, со слезами, со всеми слезами, которые я выплакала на это отвратительное письмо, не покидай меня так.

Представляешь ли ты, как это ужасно потерять тебя вторично, после того как я обрела огромную радость, надеясь завоевать тебя вновь. Ах! Любви моей мгновения! Разве вы не чувствуете, до какой степени вы мне дороги?

Выслушай меня. Согласись встретиться со мной еще раз. Хочешь завтра на закате у двери? Завтра или на следующий день. Я приду за тобой. Не откажи мне в этом.

Последний раз, может быть, пусть, но еще один раз! Я тебя об этом прошу, я тебе это вопию… И помни, что от твоего ответа зависит вся оставшаяся мне жизнь.

ПОПЫТКА

Ты нам завидовала, Гиринна, слишком пылкая девочка. Сколько букетов вешала ты на молоток нашей двери! Ты поджидала, когда мы пройдем мимо, и следовала за нами по улице.

Теперь ты, согласно твоим желаниям, растянулась на облюбованном местечке, с головой на подушке, от которой исходит другой женский запах. Ты крупнее, чем была она. Твое тело, непохожее на ее, удивляет меня.

Смотри, я тебе уступила, в конце концов. Да, это я. Ты можешь играть моими грудями, ласкать мой живот, раздвигать мои колени. Все мое тело отдано целиком твоим неутомимым губам. Увы!

Ах! Гиринна! С любовными ласками прорываются и мои слезы! Вытри их своими волосами, не целуй их, дорогуша. И прижми меня еще теснее, чтобы обуздать мои содрогания.

УСИЛИЕ

Еще! Достаточно вздохов и протянутых рук. Начни снова! Или ты думаешь, что любовь это отдохновение? Гиринна, это бремя и из самых тяжких.

Проснись! Тебе нельзя спать! Что мне за дело до твоих синих век и преграды боли, которая обжигает твои тощие ноги. Астарта кипит в моих чреслах.

Мы легли до сумерек. Вот уже мерзкая заря. Но я не устала от такой малости. Я не засну раньше, чем наступит второй вечер.

Я не засну — не надо спать и тебе. О! Как горек вкус утра! Гиринна! Оцени это. Поцелуи теперь труднее, но более странные и медлительные.

МИРРИНЭ

Волоокая красотка Мирринэ, с узкими бедрами и вздернутыми грудями, твоя красота яркая, как у размалеванной куклы. Все утверждают, что я красивее. Чем же, чем ты меня превзошла?

Умеешь ли ты любить так самозабвенно и нежно? Радоваться каждой ее улыбке, угадывать каждое желание ее глаз? Ходить за ней следом и освобождать от малейшей тягостной докуки?

Нет же, тысячу раз нет! Говорят, ты заставляешь ее мыть пол и доить козу. Она сама ходит на рынок и носит воду от источника. Может быть, она даже стирает твою тунику?

По вечерам в твоем садике собираются девчонки. Они поют и танцуют, и сплетничают. И Мназидика вместе с ними. Пусть! Но ночью, о проклятье, ночью она остается вдвоем с тобой.

К ГИРИННЕ

Не думай, что я тебя любила. Я съела тебя, как спелую фигу, я выпила тебя, как обжигающую воду, я обвила тебя вокруг себя, как кожаный пояс.

Меня забавляло твое тело, потому что у тебя короткие волосы, остренькие груди на тощем теле и черные соски подобные двум маленьким финикам.

Как вода и фрукты, также нужна и женщина, но я уже не ведаю твоего имени, ты проскользнула через мои руки тенью другой, обожаемой.

Между твоей и моей плотью мною владела обжигающая греза. Я прижимала тебя к себе, как к ране, и кричала: ”Мназидика! Мназидика! Мназидика!”

ПОСЛЕДНЯЯ ПОПЫТКА

“Чего ты хочешь, старуха? — Утешить тебя. — Это напрасный труд. — Мне говорили, что после разрыва ты металась от любви к любви, не находя ни забвения, ни душевного покоя. Я предложу тебе кого-то.

 — Говори. — Это моя рабыня, рожденная в Сардах. Ей нет подобной на свете, ибо она одновременно и мужчина, и женщина. Хотя ее грудь и длинные волосы, и высокий голос создают иллюзию.

 — Ее возраст? — Шестнадцать лет. — Ее рост? — Высокая. Она никого не знала здесь, кроме Псапфы, которая хотела купить ее у меня за двадцать мин. Если ты ее наймешь, она твоя. — И что я с ней буду делать?

 — Вот уже двадцать две ночи, как я напрасно стараюсь ускользнуть от воспоминания… Пусть. Я возьму еще эту. Но предупреди бедную малышку, чтобы она не перепугалась, если я зарыдаю в ее объятиях.

РАЗДИРАЮЩЕЕ ВОСПОМИНАНИЕ

Я вспоминаю (разве она не перед моими глазами в любое время дня?), я вспоминаю Ее манеру приподнимать волосы слабыми и такими бледными пальцами.

Я вспоминаю ночь, которую Она проспала, положив щеку ко мне на грудь, так сладко, что я не могла заснуть от счастья, а наутро у нее на лице оказался отпечаток круглого сосочка.

Я вижу, как она держит свою чашку молока и, улыбаясь, сбоку поглядывает на меня. Я вижу, как напудренная и причесанная, она расширяет свои большие глаза перед зеркалом и дотрагивается пальцем до краски на своих губах.

И мое отчаяние — это непрерывная пытка, прежде всего потому, что я знаю мгновение за мгновением, как она изнемогает в объятьях другой, что она у нее просит, и что она ей дает.

ВОСКОВАЯ КУКЛА

Восковая кукла, любимая игрушка, кого она называла своим ребенком, она тебя тоже бросила, она и тебя забыла, как меня, которая на пару с ней была уж не знаю кем: твоим отцом или твоей матерью.

Прикосновения ее губ обесцветили твои маленькие щечки. Вот на твоей левой руке сломанный палец, из-за которого она так плакала. Это она вышила для тебя маленькую кикладу, которую ты носишь.

Послушать ее, так ты уже умела читать. Однако ты не была отнята от груди, и вечером, наклонившись над тобой, она открывала тунику и давала тебе грудь, “чтобы ты не плакала”, как она говорила.

Кукла, если бы я хотела снова ее увидеть, я бы отдала тебя Афродите, как самый драгоценный из моих подарков. Но мне хочется думать, будто она вообще умерла.

ПОХОРОННАЯ ПЕСНЯ

Пойте похоронную песню, Митиленские музы, пойте! Земля черна, как траурная одежда, а желтые деревья дрожат, как обрезанные косы.

Хераиос! О грустный и нежный месяц! Листья тихо падают, как снег, солнце глубоко пронизывает посветлевший лес… Я не слышу ничего больше, кроме безмолвия.

Вот уже похоронили престарелого Питтака. Умерли многие, кого я знала. А та, которая жива, для меня — как будто ее больше нет.

Уже десятую осень я вижу умирающей на этих полях. Пора исчезнуть и мне. Плачьте со мной, Митиленские музы, лейте слезы на мои следы.

КИПРСКИЕ ЭПИГРАММЫ

В кудри вплетите нарциссы и флейтами слух усладите,

Мирром шафрановым все тело умаслите мне.

Сладким вином митиленским мою оросите утробу

И сочетайте со мной робкую деву-красу.

Филодем

ГИМН АСТАРТЕ

Мать неисчерпаемая, неподкупная, созидательница, рожденная первой, собою сотворенная и собою зачатая, исходящая из себя единой, и которая радуется в себе, Астарта!

О, непрерывно плодоносящая, о девственница и кормилица всего, целомудренная и сладострастная, чистая и ищущая наслаждений, неизреченная, сумеречная, нежная, воздувающая огонь, морская пена.

Ты, которая втайне дарует грацию, ты, которая соединяет, ты, которая любит, ты, которая наполняет жестоким желанием многочисленные породы диких зверей и сочетает в лесах особи противоположного пола.

 О Астарта неотразимая, услышь меня, возьми меня, владей мной, о Луна. И тринадцать раз каждый год вырывай из моей утробы жертвенное излияние моей крови!

ГИМН НОЧИ

Черные массивы деревьев шевелятся не больше, чем горы. Звезды заполняют огромное небо. Воздух, теплый как человеческое дыхание, ласкает мне глаза и щеки.

О Ночь, породившая Богов. Как ты сладка на моих губах! Как ты тепла в моих волосах! Как ты входишь в меня этим вечером, и как я чувствую себя в тягости ото всей твоей весны.

Цветы, которые расцветут, все родятся от меня. Дуновение ветра — это мое дыхание. Пролетающий аромат — мое желание. Все звезды — в моих глазах.

Твой голос — морской ли это шум, молчание ли равнины? Твой голос, я его не понимаю, но он охватывает меня с головы до пят, и мои слезы омывают мне ладони.

МЕНАДЫ

Менады помчались через леса, господствующие над морем. Масхале с горячими грудями, завывая, потрясала фаллосом, сделанным из дерева и испачканным киноварью.

Все, в бассарах и в венках из виноградной лозы, бежали и кричали, и подпрыгивали. Кастаньеты гремели в руках, и тирсы вдавливали кожу гулких тимпанов.

Размокшие косы, быстрые ноги, покрасневшие и раздраженные груди, пот на щеках, пена на губах, о Дионис, они стремились вернуть тебе любовь, которую ты в них вселил.

И ветер с моря, поднимая к небу рыжие волосы Гелиокомис, кусал их, как яростное пламя на факеле белого воска.

МОРЕ КИПРИДЫ

Я улеглась спать заранее на самом высоком мысу. Море было черным, как поле фиалок. Млечный путь струился из громадного божественного сосца.

Тысяча Менад спала вокруг меня в разорванных цветах. Длинные травы смешивались с косами. И вот солнце родилось в восточных водах.

Это были те же самые волны и тот же самый берег, которые однажды увидели, как появилось белое тело Афродиты. Внезапно я закрыла глаза руками.

Ибо я увидела, как свет дрожит на воде тысячами маленьких губ: чистейшая женственность или улыбка Киприды-Филомеиды.

ЖРИЦЫ АСТАРТЫ

Жрицы Астарты занимаются любовью на восходе луны. Потом они поднимаются и купаются в просторном бассейне с серебряными бортиками.

Согнутыми пальцами они расчесывают свои косы, и их кисти, окрашенные пурпуром, перепутываясь с их черными локонами, кажутся ветвями кораллов в темном волнующемся море.

Они никогда не выщипывают волосы, чтобы треугольник богини отмечал их живот, как храм. Но они наносят кисточкой знаки на свое тело и крепко душатся.

Жрицы Астарты занимаются любовью на заходе луны. Потом в зале, устланном коврами, где горит высокая золотая лампа, они ложатся спать как попало.

ТАИНСТВО

В трижды заговоренной ограде, куда не проникают мужчины, мы чествовали тебя, Астарта Ночи, Мать Мира, Источник жизни Богов.

Я открою кое-что, но не более, чем дозволено. Вокруг увенчанного Фаллоса сто двадцать женщин раскачивались, крича. Посвященнные были в мужской одежде, остальные в разорванных туниках.

Дым благовоний, дым факелов облаками плавал между нами. Я плакала жгучими слезами. У ног Бербеи мы все опрокинулись на спину.

Наконец, когда свершился благочестивый Акт, и когда в Единственный Треугольник был погружен обагренный фаллос, тогда началось таинство. Но я больше ничего не скажу об этом.

ЕГИПЕТСКИЕ КУРТИЗАНКИ

Я пошла вместе с Планго к египетским куртизанкам в верхнюю часть старого города. У них есть амфоры из необожженной глины и желтые циновки, на которые они ловко усаживаются на корточки.

Их комнаты молчаливы, без углов и без плинтусов — настолько слои голубой извести  притупили карнизы и закруглили стены внизу.

Они держатся неподвижно, с руками, положенными на колени. Когда они предлагают жидкую кашу, они шепчут: ”Счастья”, а когда их благодарят, они говорят: ”По твоей милости”.

Они понимают по-эллински, но притворяются, что плохо говорят, чтобы смеяться над нами на своем языке. Но мы, зуб за зуб, мы переходим на лидийский, и они вдруг начинают волноваться.

Я ПОЮ МОЮ ПЛОТЬ И МОЮ ЖИЗНЬ

Конечно, я не буду воспевать знаменитых возлюбленных. Если их больше нет, зачем о них говорить? Разве я не похожа на них? Разве мне не достаточно думать о себе самой?

Я тебя забуду, Пасифая, хотя твоя страсть и была чрезвычайной. Я не буду восхвалять тебя, Сиринга, ни тебя, Библис, ни тебя, избранная богиней между всеми, Елена с белыми руками.

Если кто-то страдал, я это чувствую с трудом. Если кто-то любил, я люблю сильнее. Я пою мою плоть и мою жизнь, а не бесплотные тени погребенных возлюбленных.

Оставайся возлежать, о мое тело, в соответствии с твоим сладострастным предназначением. Смакуй ежедневное наслаждение и страсти без завтрашнего дня. Не оставь ни одной неизведанной радости, дабы не знать сожалений в твой смертный час.

АРОМАТЫ

Я надушу все тело, чтобы приманивать любовников. На мои красивые ноги я нанесу в серебряном тазу нард из Тарса и египетский метопий.

Под мышки — курчавую мяту. На мои ресницы и на мои веки — майоран с Коса. Рабыня, распусти мои косы и наполни их дымом ладана.

Вот ойнанте с гор Кипра. Я позволю ему потечь между моих грудей. Настойка роз из Фаселиса надушит мой затылок и мои щеки.

А теперь нанеси на мои чресла неотразимый баккар. Для куртизанки важнее разбираться в ароматах Лидии, чем в обычаях Пелопонеса.

БЕСЕДА

“Добрый день. — И тебе добрый день. — Ты очень спешишь? — Может быть меньше, чем ты думаешь. — Ты милая девушка. — Может быть, больше, чем ты подозреваешь.

— Назови свое очаровательное имя. — Я не говорю этого так скоро. — У тебя есть кто-нибудь на этот вечер? — Всегда тот, кто меня любит. — А как его любишь ты? — Как он хочет.

— Поужинаем вместе. — Если ты этого желаешь. Но что ты дашь? — Это. — Пять драхм? Это для моей рабыни. А для меня? — Скажи сама. — Сто.

— Где ты живешь? — В этом синем доме. — В какое время тебе удобно, чтобы я послал за тобой? — Немедленно, если ты хочешь. — Немедленно. — Иди вперед.

РАЗОРВАННОЕ ПЛАТЬЕ

“Эй, именем двух богинь, кто этот нахал, что наступил на мое платье? — Это влюбленный. — Это дурак. — Я был неловок, прости меня.

— Болван! Мое желтое платье совсем разорвано сзади, и если я пойду в таком виде по улице, меня примут за бедную девчонку, которая служит низменной Киприде.

— Ты не остановишься? — Мне кажется, он мне еще говорит! — Покинешь ли ты меня столь разгневанной? Ты не отвечаешь? Увы! Я не смею больше настаивать.

— Мне, конечно, нужно вернуться домой, чтобы сменить платье. — А я не могу последовать за тобой? — Кто твой отец? — Это богатый судовладелец Никий. — У тебя красивые глаза, я тебя прощаю.

УКРАШЕНИЯ

Ажурная золотая диадема увенчивает мой узкий и белый лоб. Пять золотых цепочек, оборачиваясь вокруг моих щек и подбородка, подвешены к волосам на двух широких заколках.

На моих руках, которым позавидовала бы Ирис, громоздятся друг над другом тринадцать серебряных браслетов. До чего же они тяжелые! Но это оружие. И я знаю одну противницу, которая от него пострадала.

Я и впрямь вся покрыта золотом. Мои груди под панцирем двух золотых пекторалей. Изображения богов и те убраны не так богато, как я.

И я ношу на моем плотном платье пояс, выложенный серебром. Ты можешь прочесть на нем стих: “Люби меня вечно, но не огорчайся, если я тебе изменяю трижды в день”.

БЕЗРАЗЛИЧНЫЙ

Как только он вошел в мою комнату, кто бы он ни был (важно ли это?): “Посмотри, — говорю я рабыне, — какой красивый мужчина! Не повезло ли куртизанке?

“Я его объявляю Адонисом, Аресом или Гераклом, судя по его виду, или Морским Старцем, если его волосы бледны, как серебро. И тогда, сколько презрения к ветреной юности.

“Ах, вздыхаю я, если бы мне не было нужно завтра платить моему цветочнику и моему ювелиру, как бы мне хотелось сказать тебе: я не хочу твоего золота! Я твоя страстная служанка!”

Потом, когда он уже сомкнул руки под моими плечами, я вижу лодочника из гавани, проходящего божественным виденьем по звездному небу моих прозрачных век.

ЧИСТАЯ ВОДА БАССЕЙНА

Чистая вода бассейна, неподвижное зеркало, яви мне мою красоту. — Билитис, или кто ты есть: Тетис, или, может быть, Амфитрита, ты прекрасна, знай это.

“Твое лицо склоняется под толстыми косами, наполненными цветами и ароматами. Твои изнеженные веки открываются с трудом, и твое лоно утомлено от любовных движений.

“Твое тело, уставшее от веса грудей, носит тонкие отметины ногтя и синие пятна поцелуя. Твои руки покраснели от объятий. Каждая черточка твоей кожи была любима.

— Светлая вода бассейна, твоя свежесть отдыхает. Прими меня, воистину утомленную. Унеси румяна с моих щек и пот с моего живота, и воспоминание этой ночи”.

НОЧНОЙ ПРАЗДНИК

Меня и моих подруг Миромерис и Масхале пригласили на ночной праздник, который устроил судовладелец Никий. Собрались самые богатые юноши Аматунта и многие куртизанки.

Праздник начался факельным шествием. Нагие мальчики высоко поднимали горящие факелы в ночное небо. За ними шли флейтистки в коротких эксомидах, наигрывая веселые мелодии.

Танцовщицы, одетые менадами, потрясали тимпанами. Гирлянды плюща и виноградных лоз отягощали стройные шеи куртизанок. Процессию завершали юноши в венках из лавра и мирта.

Столы, заваленные фруктами, были расставлены в саду. Рабы, наряженные сатирами, разливали вино. И места за столами пустовали, когда нетерпеливые пары исчезали в лабиринте розария.

ИСТОМА

Они нас оставили в беспамятстве среди роз на белой террасе. Горячий пот стекал слезами от наших подмышек на наши груди. Утомляющая нега румянила наши запрокинутые головы.

Четыре пленных голубки, омытые в четырех ароматах, в молчании порхали над нами. С их крыльев на обнаженных женщин стекали капли благовоний. Я была окроплена эссенцией ириса.

О, утомление! Я положила мою щеку на живот молодой девушки, которую обвила свежесть моих влажных волос. Шафрановый запах ее кожи опьянял мой открытый рот. Она сомкнула бедра на моем затылке.

Я спала, но меня разбудил изнуряющий сон: иинкс, птица ночных желаний, страстно пела вдалеке. Я кашлянула и вздрогнула. Рука, изнемогающая как цветок, мало-помалу поднималась в воздухе к луне.

ТРАКТИР

Трактирщик, нас четверо. Дай нам комнату с двумя кроватями. Сейчас уже слишком поздно, чтобы возвращаться в город, и дождь разворотил дорогу.

Принеси нам корзину фиг, сыра и черного вина. Но сначала сними мои сандалии и вымой мне ноги, их свербит от грязи.

Ты прикажешь, чтобы в комнату принесли два сосуда с водой, наполненную лампу, кратер и килики. Ты вытрясешь одеяла и выбьешь подушки.

Но чтобы кровати были из доброго клена, и чтобы доски были немыми! Завтра ты нас не буди.

ЧЕЛЯДЬ

Четыре раба присматривают за моим домом: два могучих Фракийца у дверей, Сицилиец на кухне, а покорная и немая Фригийка обслуживает мою постель.

Два Фракийца — красивые мужчины. У них в руках палка, чтобы отгонять неимущих любовников, и молоток, чтобы прибивать на стену присылаемые мне венки.

Сицилиец — редкостный повар: я заплатила за него двенадцать мин. Никто другой не умеет так, как он, приготовить жареные пирожки и маковые пирожные.

Фригийка купает меня, причесывает и выщипывает на теле волосы. Она спит утром в моей комнате и в течении трех ночей каждый месяц она меня замещает возле моих любовников.

КУПАНЬЕ

Дитя, стереги хорошенько дверь и не позволяй заходить прохожим, ибо мы, я и шесть дев с красивыми руками, тайно купаемся в теплой воде бассейна.

Мы хотим только смеяться и плавать. Оставь любовников на улице. Мы опустим наши ноги в воду, и, сидя на мраморном бортике, мы будем играть в кости.

Мы поиграем также и в мяч. Не впускай любовников, наши косы слишком мокрые, наши шеи покрылись гусиной кожей, а кончики пальцев сморщились.

К тому же он раскается, тот, кто застанет нас нагими! Билитис не Афина, но она показывается только в свои часы и карает слишком жаркие взоры.

МОИМ ГРУДЯМ

Цветущая плоть, о мои груди! Как вы богаты негой! Мои груди в моих ладонях, сколько в вас сладости и томного жара, и юных ароматов.

Раньше вы были заморожены, как грудь статуи, и тверды, как бесчувственный мрамор. С тех пор, как вы смягчились, я еще больше лелею вас, которые были любимы.

Ваша ровная и выпуклая форма — гордость моего смуглого стана. Заключаю ли я вас в золотую сетку, обнажаю ли совсем, вы опережаете меня своим великолепием.

Будьте счастливы каждую ночь. Если мои пальцы порождают ласки, только вы будете знать об этом до завтрашнего утра, ибо эту ночь Билитис оплатила Билитис.

СВОБОДА

Когда-то, девчонкой, я боялась, что мать отдаст меня в жены мужчине, который будет мне отвратителен. Потом… Впрочем, стоит ли копаться в прошлом?

Теперь я свободна. Сад и огород, за которыми ухаживают рабы, дают хороший доход. В моем сундуке достаточно золота, моя шкатулка для драгоценностей закрывается с трудом.

Я свободна выбирать, кому мне дарить мои поцелуи. Беден он или богат — какая разница? Если он нежен и умеет находить слова, приятные моему слуху, или хорош собой… добро пожаловать!

Но я никому не позволю опутать меня цепями любви. Я хочу быть себе хозяйкой. Да, я уступаю желанию, ищу наслаждения. Но это мое желание, мое наслаждение. А я — я свободна.

МИДЗУРИС

Мидзурис, маленькая грязнуля, не плачь больше. Ты — моя подруга. Если женщины опять тебя оскорбят, это я им отвечу. Иди под мою опеку и вытри глаза.

Да, я знаю, что ты ужасный ребенок, и что твоя мать рано научила тебя пускаться во все тяжкие. Но ты юна, и потому все, что бы ты ни делала, прелестно.

Губы девочки пятнадцати лет остаются чистыми несмотря ни на что. Губы женщины, убеленной сединой, даже девственной, ветшают. Ибо единственный позор — это старость, и нас клеймят только морщины.

Мидзурис, я любуюсь твоими открытыми глазами, бесстыдным и дерзким именем, смехом в голосе и легким телом. Иди ко мне, ты будешь моей помощницей, и когда мы будем выходить вместе, женщины скажут тебе:”Привет.”

ТРИУМФ БИЛИТИС

Участники триумфального шествия пронесли меня, меня, Билитис, совсем нагую на колеснице в форме раковины, куда ночью рабы высыпали десять тысяч роз.

Я возлежала с руками под затылком, и только мои ноги были обуты в золото, а мое тело сладостно вытягивалось на ложе из моих теплых волос, смешаных со свежими лепестками.

Двенадцать детей с крылышками на плечах служили мне, как богине. Одни держали зонтик от солнца, другие увлажняли меня духами или возжигали фимиам на моем пути.

Я слышала, как вокруг меня шумит горячий рокот толпы, в то время как дыхание желаний плыло над моей наготой в синей дымке благовоний.

ДЕРЕВЯННОМУ БОГУ

О, Почтенный Приап, деревянный бог, которого я приказала вделать в мрамор стенки моей купальни, не без причины ты, страж девственниц, охраняешь здесь куртизанок.

Бог, мы купили тебя не для того, чтобы пожертвовать тебе наши невинности. Никто не может дать то, чего у него больше нет, и ревнительницы Фаллоса не бегают по улицам Аматунта.

Нет. Ты охранял некогда кроны деревьев, хорошо политые цветы, тяжелые и вкусные плоды. Вот почему мы тебя выбрали.

Оберегай сегодня наши золотящиеся головы, раскрытые маки наших губ, фиалки наших глаз. Оберегай твердые плоды наших грудей и дай нам любовников, похожих на тебя.

ТАНЦОВЩИЦА С КАСТАНЬЕТАМИ

Ты привязываешь к своим легким рукам звенящие кастаньеты, Мирринидион, дорогуша, и едва сбросив платье, нагая, ты нервно потягиваешься всем своим телом. Как ты мила такая: руки в воздухе, спина дугой и груди красные.

Ты начинаешь: твои ноги перемещаются одна перед другой, колеблются и мягко скользят. Твое тело складывается как шарф, ты ласкаешь свою кожу. Она вздрагивает, и нега затопляет твои длинные затуманенные глаза.

Внезапно ты щелкаешь кастаньетами! Изгибайся, приподнявшись на носках, потрясай поясницей, вскидывай ноги. И пусть твои руки, полные грохота, созывают все желания в толпу вокруг твоего вращающегося тела.

Мы выражаем восторг громкими криками, и когда ты, улыбаясь через плечо, заставляешь дрожать твой мускулистый и судорожный зад, и когда ты раскачиваешься, почти касаясь земли, в ритме своих воспоминаний.

ФЛЕЙТИСТКА

Ты стоишь, Меликсо, наклонившись, со сжатыми ногами, с руками вытянутыми вперед. Ты скользишь своей легкой двойной флейтой между губами, смоченными вином, и играешь над ложем, где Телей еще обнимает меня.

Может, я неосторожна, нанимая такую юную девочку, дабы скрашивать мои рабочие часы? Разве я не опрометчива, показывая ее столь оголенной любопытным глазам моих любовников?

Нет, Меликсо, маленькая музыкантша, ты честная подруга. Вчера ты не отказала мне сменить свою флейту на другую, когда я отчаялась осуществить любовь, полную затруднений. Но ты надежна.

Потому что я хорошо знаю, о чем ты думаешь. Ты ожидаешь конца этой чрезмерной ночи, которая жестоко возбуждает тебя зазря. А ранним утром ты побежишь по улице со своим единственным другом Псиллом к своему маленькому продавленному матрасику.

ТЕПЛЫЙ ПОЯС

Ты поверил, Телей, что больше меня не любишь, и в течение месяца ты проводишь ночи за столом, будто фрукты, вина, меды помогут тебе забыть мои губы. Ты поверил, что больше меня не любишь, несчастный безумец!

Говоря это, я развязала свой запотевший пояс, и я его намотала ему вокруг головы. Он был еще совсем теплый от тепла моего живота, запах моей кожи исходил из тонких петель.

Он долго вдыхал его с закрытыми глазами. Потом я почувствовала, что он возвращается ко мне, и я даже увидела очень ясно его проснувшиеся желания, которые он вовсе не таил от меня. Но из хитрости я воспротивилась.

“Нет, мой друг. Этот вечер мной владеет Лизипп. Прощай!” И я добавила, убегая: ”О, любитель фруктов и овощей! В маленьком садике Билитис есть только одна фига, но она вкусная”.

СЧАСТЛИВОМУ МУЖУ

Я завидую тебе, Агоракрит: у тебя такая усердная жена. Это она убирает в стойле, и по утрам, вместо того, чтобы заниматься любовью, она поит скотину.

Ты этому радуешься. Сколько других, говоришь ты, думают только о низменных негах, бодрствуют ночью, спят днем и ищут еще преступного наслаждения в изменах.

Да твоя жена работает в стойле. Говорят даже, что у нее находится тысяча нежностей для самого молодого из твоих ослов. Ах! Ха! Это красивое животное. У него черное пятно вокруг глаз.

Говорят, что она играет между его ног, под его серым и мягким животом. Но те, кто так говорит, сплетники. Если твой осел ей нравится, Агоракрит, то это потому, что твой взляд несомненно напоминает ей его.

ЗАБЛУДШЕМУ

Любовь женщин — самое прекрасное изо всего, что испытывают смертные. И ты бы думал так же, Клеон, если бы ты имел воистину сладострастную душу. Но ты грезишь лишь попусту.

Ты теряешь свои ночи, обожая юношей, которые нас не признают. Посмотри же на них! Как они безобразны! Сравни с их стрижеными головами наши пышные косы, поищи наши белые груди на их грудной клетке.

Рядом с их узким тазом рассмотри наши роскошные бедра, широкое ложе, вырезанное для любовника. Скажи, наконец, какие человеческие губы, если не те, которые они хотели бы иметь, вызывают наслаждения?

Ты болен, о Клеон. Но женщина может тебя вылечить. Пойди к юной Сатире, дочери моей подруги Горго. Ее задница — роза на солнце, и она не откажет тебе в удовольствии, которое она сама предпочитает.

ОТКРОВЕННОСТИ

Почему я стала лесбиянкой? И ты это спрашиваешь, о Билитис! Но какая флейтистка не является ею немножко? Я бедна, у меня нет кровати, я сплю с той, кто хочет меня, и я ее благодарю тем, что имею.

Совсем маленькими мы танцуем уже нагими. Какие танцы, ты это знаешь, моя дорогая: двенадцать желаний Афродиты. Мы рассматриваем друг друга, мы сравниваем нашу наготу, и мы ее находим такой милой.

Длинную ночь напролет мы разгорячаемся для удовольствия зрителей. Но наш пыл непритворен, мы его ощущаем столь сильно, что зачастую, за дверьми, одна из нас увлекает согласившуюся соседку.

Как нам любить мужчину, который груб с нами? Он нас хватает, как девок, и нас оставляет до радости. Но ты — женщина, ты знаешь, что я чувствую. Ты в этом разбираешься, как в себе самой.

ЗАКАЗ

“Старуха, послушай меня: через три дня я устраиваю праздник. Мне нужны развлечения. Ты сдашь мне в наем всех своих девушек. Сколько их у тебя, и что они умеют делать?

 — У меня их семь. Три танцуют кордак с шарфом и фаллосом. Нефеле с гладкими подмышками жестами изобразит голубиную любовь между своими розовыми грудями.

Певица в вышитом пеплуме споет Родосские песни, ей вторят две аулетриды. Их смуглые тела будут обвивать гирлянды мирта.

 — Хорошо. Пусть они будут свежевыщипаны, вымыты и надушены с головы до пят, готовые для других игр, если их о том попросят. Иди и распорядись. Прощай”.

ТАНЕЦ ПАСИФАИ

На пирушке, которую устроили у меня два юноши и две куртизанки, где любовь текла ручьем, как вино, Дамалис, чтобы отметить свое имя, танцевала Танец Пасифаи.

Она заказала у Кития две маски: коровы и быка, для себя и для Хармантида. У нее были ужасные рога и шерстистый хвост на заду.

Ведомые мной другие женщины держали цветы и факелы. Мы вертелись волчком и кричали, и мы ласкали Дамалис концами своих свисающих кос.

Ее мычания и наши песни, и танцы наших чресл продолжались до утра. Пустая комната еще тепла. Я рассматриваю свои красные колени и хиосские кантары, в которых плавают розы.

ЖОНГЛЕРКА

Когда первая заря смешалась с ослабевшими отблесками факелов, я пригласила на гулянку ловкую и порочную флейтистку, которая слегка дрожала от холода.

Наймите маленькую девочку с голубыми веками, с короткими волосами, с острыми грудями. На ней надет только поясок, с которого свешиваются желтые банты и стебли черных ирисов.

Наймите ее! Ибо она была ловка и выполнила сложные трюки. Она жонглировала кольцами, ничего не разбив в зале, и проскальзывала через них как кузнечик.

Иногда она делала колесо на руках и ногах. Или же, подняв ноги в воздух и раздвинув колени, она прогибалась назад и, смеясь, касалась земли.

ТАНЕЦ ЦВЕТОВ

Антис, лидийская танцовщица, завернута в семь покровов. Она раскручивает желтый покров — рассыпаются ее черные косы. Розовый покров соскальзывает с ее губ. Падает белый покров — открываются ее обнаженные руки.

Она освобождает свои маленькие груди от красного покрова, который развязывается. Она опускает зеленый покров со своего круглого раздвоенного зада. Она стягивает синий покров со своих плечей, но она прижимает к лобку последний прозрачный покров.

Юноши ее умоляют. Она качает головой, отступая назад. И только под звуки флейт она разрывает его немного, потом совсем, и в движениях танца она собирает цветы своего тела.

Напевая: ”Где мои розы! Где мои душистые фиалки! Где мои пучки петрушки! — Вот мои розы, я их вам даю. Вот мои фиалки, хотите ли вы их? Вот моя прекрасная кудрявая петрушка”.

ТАНЕЦ САТИРЫ

Сатира, дочка моей подруги Горго, очень умелая танцовщица. Она не только знает все эллинские, сирийские и даже египтские танцы, но придумывает и танцует свое.

Ее гибкое тело и выразительные руки могут передать любое настроение: радость и печаль, боль и надежду. Легкие ноги то мелко переступают по кругу, то торопливо разбегаются — и вот она взлетает в великолепном прыжке.

Низко пригнувшись, почти припав к земле, она скользит словно кошка, подкрадывающаяся к добыче. И вдруг вскакивает и взмахивает руками, как выпорхнувшая из травы птица. А потом высоко поднимает колени в весенней пляске журавлей.

Ее танцы могут оценить лишь немногие, увы! Подвыпившие мужчины предпочитают кордак. И Сатира мгновенно превращается в нимфу, которую покрывает догнавший ее Пан.

УВЕНЧАННАЯ МИДЗУРИС

Вчера на празднике Афродиты юноши Аматунта увенчали розовым венком самую блистательную куртизанку этого года. Завтра ее пронесут по городу в триумфальном шествии.

Сколько раз этот венок присуждали мне! Сколько раз это был мой триумф — триумф Билитис. Но сейчас… я даже не пыталась состязаться с юными красотками с тугой грудью и гладкими щеками.

Но все равно, завтрашний триумф это и мой триумф. Потому что розовым венком увенчали Мидзурис, мою воспитанницу. Ее понесут завтра в раковине, наполненной лепестками роз.

Когда-то я защитила и взяла в свой дом маленькую замухрышку. Теперь она моя компаньонка. И сегодня она достигла вершин, мне уже не доступных, увы! Но Мидзурис обнимает меня и шепчет: ” Спасибо тебе, Билитис!”

НАСИЛИЕ

Нет, ты не возьмешь меня силой, не рассчитывай на это, Ламприй. Если ты слышал разговоры, что изнасиловали Партенис, то знай, что она сама допустила это, ибо нами не владеют без нашего соизволения.

О! Старайся, прилагай усилия. Видишь, не удалось. Однако я едва защищалась. Я не позову на помощь. И я даже не борюсь, но я шевелюсь. Бедный друг, снова невпопад.

Продолжай. Эта маленькая игра меня забавляет. Тем более, что я уверена в победе. Еще одно неудачное усилие, и может быть ты будешь меньше расположен доказывать мне твои угасшие желания.

Палач, что ты делаешь! Пес! Ты ломаешь мне кисти рук! И это колено, это колено, которое меня вспарывает! Ах, иди теперь, хороша победа: повергнуть на землю плачущую девчонку!

ПЕСНЯ

Первый дал мне ожерелье, ожерелье из жемчуга, а цена ему — город с дворцами и храмами, сокровищами и рабами.

Второй сложил для меня стихи. Он говорил, что мои волосы черны, как волосы ночи, а мои глаза сини, как глаза утра.

Третий был так красив, что его мать краснела, обнимая его. Он положил руки на мои колени и припал губами к моей босой ноге.

А ты, ты мне ничего не сказал. Ты мне ничего не дал, ибо ты беден. И ты некрасив, но именно тебя я люблю.

СОВЕТЫ ЛЮБОВНИКУ

Если ты хочешь быть любимым женщиной, кем бы она ни была, о, юный друг, не говори ей, что ты ее хочешь, но сделай так, чтобы она тебя видела ежедневно, а потом исчезни, чтобы вернуться.

Если она с тобой заговаривает, будь влюбленным без усердия. Она сама придет к тебе. Умей тогда взять ее силой в тот день, когда она надумала отдаться.

Когда ты получишь ее в свою постель, пренебреги собственным удовольствием. Руки влюбленной женщины дрожат и неласковы. Избавь их от стараний.

Но ты, ты не отдыхай. Затягивай поцелуи до потери дыхания. Не позволяй ей спать, даже если она просит тебя об этом. Целуй все время ту часть ее тела, к которой обращены ее глаза.

ОБЕД С ДРУЗЬЯМИ

Миромерис и Масхале, друзья мои, идемте со мной, ибо у меня нет любовника сегодня вечером, и лежа на ложах, покрытых виссоном, мы побеседуем за обедом.

Одна ночь отдыха будет нам на пользу. Вы выспитесь в моей кровати, непричесанные и даже без румян. Наденьте простые шерстяные туники и оставьте украшения в шкатулке.

Никто не будет заставлять вас танцевать, чтобы любоваться вашими ногами и тяжелыми движениями ваших чресел. Никто не будет просить у вас священных Знаков, чтобы судить, влюблены ли вы.

И я заказала для нас не двух флейтисток с красивыми ротиками, а два горшка подрумяненного гороха, медовые пирожные, жареные пирожки и мой последний бурдюк Хиосского.

ГРОБНИЦА ЮНОЙ КУРТИЗАНКИ

Здесь покоится нежное тело Лидэ, маленькой голубки, самой веселой изо всех куртизанок, которая больше чем кто-либо любила гулянки, развевающиеся волосы, томные танцы и гиацинтовые туники.

Больше чем кто-либо она любила сладостные поцелуи с язычком, ласковые поглаживания щек, игры, которые видит только лампа, и любовь до ломоты во всем теле. А теперь она стала маленькой тенью.

Но прежде чем поместить ее в гробницу, ее великолепно причесали и уложили в розы. Даже камень, который ее покрывает, весь пропитан благовониями и духами.

Священная земля, кормилица всего, ласково прими бедную умершую, усыпи ее в своих объятьях, о Мать! И пусть вокруг надгробия вырастет не крапива и тернии, но нежные белые фиалки.

МАЛЕНЬКАЯ ПРОДАВЩИЦА РОЗ

— Вчера, — сказала мне Наис, — я была на площади, когда перед группой юношей прошла маленькая девочка в красных лохмотьях. Она несла розы. И вот что я услышала:

“Купите у меня что-нибудь. — Объяснись, малышка, ибо мы не знаем, что ты продаешь: себя? свои розы? или и то, и другое разом? — Если вы у меня купите все цветы, вы получите мой даром.

— И сколько же ты хочешь за свои розы? — Моей матери нужно шесть оболов, не то я буду избита, как собачонка. — Следуй за нами, ты получишь драхму. — Тогда я поищу мою маленькую сестру?”

И обе последовали за мужчинами. У них не было грудей, Билитис. Они даже не умели улыбаться. Они семенили как козлята, которых ведут на бойню.

ПЕРЕПАЛКА

Ах! Клянусь Афродитой, ты здесь! Буйная головушка! Гниль! Ночное привидение! Бесплодная! Кляча! Левша! Недостойная! Дурная свинья! Не пытайся от меня убежать, а подойди-ка, да поближе.

Покажите мне эту матросскую бабу, которая даже не умеет сложить свою одежду складками на плече и которая наносит такой плохой грим, что сурьма с бровей течет по щекам чернильными ручьями.

Ты Финикиянка: спи со своими соплеменниками. Что до меня, то мой отец был Эллин. Я имею право на всех, кто носит круглую войлочную шляпу. И даже на других, если мне это угодно.

Не останавливайся больше на моей улице, или я отправлю тебя в Гадес заниматься любовью с Хароном. И я скажу очень справедливо: ” Да будет земля тебе пухом!”, чтобы собаки могли тебя откопать.

МЕЛАНХОЛИЯ

Я дрожу: ночь свежа и лес весь мокрый. Почему ты привел меня сюда? Разве моя широкая постель не мягче этого мха, усеянного камнями?

Мое платье в цветочек будет запятнано зеленью. В мои волосы впутаются веточки. Мой локоть, посмотри на мой локоть, как он уже выпачкан влажной землей.

Некогда, однако, я следовала по лесам за тем… Ах, оставь меня на какое-то время. Этим вечером я грустна. Оставь меня, без слов, с рукой на глазах.

В самом деле, не можешь ли ты подождать! Разве мы грубые звери, чтобы так обладать друг другом! Оставь меня. Ты не раздвинешь ни мои колени, ни мои губы. Даже мои глаза закрываются, опасаясь слез.

МАЛЕНЬКАЯ ФАНИОН

Остановись, Чужеземец, посмотри кто тебе делает знаки: это маленькая Фанион с Коса. Она заслуживает, чтобы ты ее выбрал.

Смотри, ее волосы вьются, как петрушка, ее кожа нежна, как птичий пух. Она маленькая и смуглая. Она бойка на язык.

Если ты хочешь за ней последовать, она не запросит с тебя все деньги, взятые на дорогу, но только драхму или на пару обуви.

Ты найдешь у нее хорошую кровать, свежие фиги, молоко, вино, а в холодную погоду там будет разведен огонь.

УКАЗАНИЯ

Если тебе, остановившийся прохожий, требуются стройные бедра, нервные чресла, твердый бюст, обнимающие колени, иди к Планго, это моя подруга.

Если ты ищешь смешливую девушку с роскошными грудями, тонкой талией, с тучным задом и вдавленной поясницей, иди до угла этой улицы, где живет Спидороделис.

Но если тебе нравятся долгие спокойные часы в объятьях куртизанки, нежная кожа, тепло живота и запах волос, ищи Милто, ты будешь доволен.

Не слишком надейся на любовь, но используй свою опытность. Можно все просить у женщины, когда она нагая, когда ночь и когда на очаге сто драхм.

ПРОДАВЕЦ ЖЕНЩИН

“Кто там? — Я продавец женщин. Открой дверь, Сострата, я тебе предоставлю две возможности. Сначала вот эту. Приблизься, Анасиртолис, и разоблачись. — Она малость толста.

— Это красиво. К тому же она танцует кордак и знает восемьдесят песен. — Повернись. Подними руки. Покажи твои волосы. Протяни ступню. Улыбайся. Хорошо.

— Теперь вот эта. — Она слишком юная! — Ничуть, ей исполнилось двенадцать лет позавчера, и ты не научишь ее ничему новому. — Сними тунику. Ну-ка? Нет, она тоща.

— Я прошу за нее только одну мину. — А за первую? — Две мины тридцать. — Три мины за обеих? — Договорились. — Войдите сюда и вымойтесь. Ты, прощай”.

ЧУЖЕЗЕМЕЦ

Не углубляйся дальше в город, Чужеземец. Ты не найдешь нигде, кроме как у меня, более юных и более сведущих девочек. Я Сострата, прославленная за морем.

Взгляни на эту. У нее глаза зелены, как вода в траве. Ты ее не хочешь? Вот другие, с глазами черными, как фиалки, и с косами в три локтя длиной.

У меня есть и лучше. Ксанто, открой свою кикладу. Чужеземец, ее груди тверды как айва, коснись их. А ее красивый живот — ты видишь: на нем три складки Киприды.

Я ее купила вместе с ее сестрой, которая еще не доросла до любви, но оказывает ей полезное содействие. Клянусь двумя богинями! Ты из благородных. Филлис и Ксанто, следуйте за всадником.

ФИЛЛИДА

У подножия лесистого мыса за стенами Аматунта прилепилась лачуга старой Филлиды. Целый день она сидит у двери и прядет свою пряжу. Море шуршит, накатывая на камни неутомимые волны.

Никто не знает, сколько ей лет. Когда-то очень давно она была красива. У нее все еще высокий лоб и нос, будто выточенный из слоновой кости. Но глаза выцвели и слезятся, а кожа как скомканный пергамент.

Ее внук, а может быть правнук, матрос на корабле, плавающем в Тир. Время от времени он навещает старуху и оставляет ей несколько монет. У нее есть коза, а возле дома растут две оливы.

О чем она думает, сидя день за днем в одиночестве на берегу моря? О прошлом, которого не вернуть, или о смерти, которая неизбежно придет? Я вздрагиваю, как от холодного ветра. Неужели и мне предстоит такое?

ВОСПОМИНАНИЕ О МНАЗИДИКЕ

Они танцевали друг перед другом, быстрыми и бегущими движениями. Казалось, они все время хотели обняться, и тем не менее никак не соприкасались, разве что краешками губ.

Когда они, танцуя, поворачивались спиной, они переглядывались через плечо, и пот блестел под их поднятыми руками, а их тонкие косы мелькали перед грудями.

Томность их глаз, огонь их щек, строгость их лиц были как три пламенные песни. Они задевали друг друга украдкой, они изгибались в бедрах всем телом.

Неожиданно они упали, чтобы окончить сладостный танец на земле. Вот тогда-то мне явилось это — воспоминание о Мназидике. И все, кроме ее обожаемого образа, стало мне безразличным.

МОЛОДАЯ МАТЬ

Не верь, Миромерис, что, слелавшись матерью, ты стала менее красивой. Взгляни, как под платьем твое тело утопило свои хрупкие формы в пышности, исполненной неги.

Твои груди — два широких цветка, опрокинутых на грудную клетку. Их обрезанные хвостики источают млечный сок. Твой живот сделался нежнее и изнемогает под рукой.

А теперь прими во внимание совсем маленькую крошку, родившуюся от содрогания, которое ты испытала однажды вечером в объятьях прохожего, чье имя тебе больше неведомо. Помечтай о ее дальнейшей судьбе.

Ее глаза, открывающиеся еще с трудом, удлиннятся когда-нибудь черточкой черного грима, и они посеют в мужчинах боль и радость одним взмахом ресниц.

НЕИЗВЕСТНЫЙ

Он спит. Я его не знаю. Он мне противен. Однако его кошелек полон золота, и войдя, он дал рабыне четыре драхмы. Я надеюсь для себя на целую мину.

Но я велела Фригийке взойти на ложе вместо меня. Он был пьян и принял ее за меня. Я скорее умерла бы в муках, но не вытянулась возле этого мужчины.

Увы! Я мечтаю о лужайках Тавра. Я была маленькой девственницей…Тогда у меня было легко на сердце, и я настолько сходила с ума от любовных желаний, что ненавидела своих замужних сестер.

Чего только я не делала, чтобы получить то, от чего я отказалась этой ночью! Сегодня мои сосцы зависают, и в моем чересчур изношенном сердце Эрос засыпает от утомления.

ОБМАН

Я просыпаюсь…Как, он уже ушел! Он оставил что-нибудь? Нет! Две пустые амфоры и оскверненные цветы. Весь ковер красен от вина.

Я спала, но я еще пьяна… С кем это я вернулась?… Однако мы ложились. Кровать даже намокла от пота.

Может быть, их было несколько: на кровати все так перевернуто. Я больше не знаю… Но их видели! Вот моя Фригийка. Она еще спит поперек двери.

Я ударяю ее ногой в грудь и кричу: ”Сука, ты не могла…” Я настолько охрипла, что не могу говорить.

ПОСЛЕДНИЙ ЛЮБОВНИК

Дитя, не проходи мимо, не испытав моей любви. Я еще красива ночью. Ты увидишь, насколько моя осень теплее весны какой-нибудь другой.

Не ищи любви девственниц. Любовь — это трудное искусство, в которое молодые девушки мало углубились. Я его изучала всю свою жизнь, чтобы подарить моему последнему любовнику.

Мой последний любовник, им будешь ты, я это знаю. Вот мои губы, ради которых толпы бледнели от желания. Вот мои волосы, те самые волосы, которые воспела Великая Псапфа.

Я соберу для тебя все, что у меня осталось от моей утраченной юности. Я сожгу даже воспоминания. Я подарю тебе флейту Ликаса и пояс Мназидики.

ГОЛУБКА

Уже очень долгое время я красива. Подходит день, кода я больше не буду женщиной. И тогда я узнаю раздирающие воспоминания, жгучие одинокие желания и слезы на ладонях.

Если жизнь — это длинный сон, к чему сопротивляться? Теперь четыре и пять раз за ночь я испрашиваю любовное наслаждение, и когда мое лоно исчерпано, я засыпаю там, где падает мое тело.

Утром я открываю веки и дрожу, окутанная только своими волосами. На моем окошке голубка, и я ее спрашиваю, какой сейчас месяц. Она мне говорит: ”Это месяц, когда женщины предаются любви”.

Ах! Какой бы ни был месяц, голубка права, Киприда! И я обвиваю обе руки вокруг моего любовника и с великим трудом тащу до изножия кровати мои все еще затекшие ноги.

ДОЖДЬ УТРОМ

Ночь исчезает. Удаляются звезды. Вот и последние куртизанки вернулись с любовниками. А я под утренним дождем пишу на песке эти стихи.

Листья нагружены сверкающей водой. Ручейки, бегущие через тропинки, увлекают землю и отмершие листья. Дождь капля за каплей проделывает дыры в моей песне.

“О! Как мне здесь грустно и одиноко. Самые юные не смотрят на меня, самые пожилые меня забыли. Пусть. Они узнают мои стихи, как и дети их детей.

Вот что не скажут себе ни Миртале, ни Таис, ни Гликера в тот день, когда станут впалыми их красивые щеки. Те, что будут жить после меня, дружно споют мои строфы.

ИСТИННАЯ СМЕРТЬ

Афродита! Безжалостная богиня, ты захотела, чтобы и для меня счастливая юность с прекрасными волосами рассеялась за несколько дней. Почему я не умерла совсем!

Я посмотрелась в зеркало: у меня больше нет ни улыбки, ни слез. О сладостное лицо, которое любила Мназидика, я не могу поверить, что ты было моим.

Неужели все кончено! Я не прожила еще пять раз по восемь лет, мне кажется, что я родилась вчера, и вот уже надо сказать: меня больше не полюбят.

Мои обрезанные косы я целиком закрутила в свой пояс, и я их подношу тебе, вечная Киприда! Я же не перестану поклоняться тебе. Это последнее стихотворение набожной Билитис.

САРКОФАГ БИЛИТИС

ПЕРВАЯ ЭПИТАФИЯ

Я, Билитис, родилась в стране, где источники рождаются морем, и где речное ложе образовано листьями скал.

Моя мать была Финикиянкой, мой отец Дамофил — Эллином. Моя мать научила меня библосским песням, грустным, как первая заря.

Я поклонялась Астарте на Кипре. Я знала Псапфу на Лесбосе. Я пела о том, как я любила. Если я хорошо жила, Прохожий, скажи об этом своей дочери.

Не жертвуй для меня черную козу, но сладким возлиянием подои ее над моей могилой.

ВТОРАЯ ЭПИТАФИЯ

Я, дочь Дамофила, Билитис, родилась на темных берегах Меласа, в Памфилийском Тамассе. Как ты видишь, я покоюсь далеко от своей родины.

Совсем ребенком я узнала любовь Адона и Астарты, мистерии священной Сирии, и смерть и возвращение к Той-с-закругленными-веками.

Если я была куртизанкой, что в том дурного? Разве это не был мой долг женщины? Чужеземец, Мать всего сущего ведет нас. Отрекаться от нее неосторожно.

Из признательности к тебе, остановившемуся, я пожелаю тебе такую судьбу: да сумеешь ты, будучи любимым, не любить. Прощай, вспоминай на старости лет, что ты видел мою гробницу.

ПОСЛЕДНЯЯ ЭПИТАФИЯ

Я уснула именно здесь, под черными листьями лавров, под влюбленными цветами роз, я, которая умела сплетать стих со стихом и дать расцвести поцелую.

Я выросла на земле нимф. Я жила на острове подружек. Я умерла на острове Киприды. Вот почему знаменито мое имя и моя надгробная плита натерта маслом.

Не плачь, ты, который останавливаешься. Мне устроили прекрасные похороны: плакальщицы раздирали себе щеки, в мою могилу положили мои зеркала и мои ожерелья.

А теперь на бледных лугах асфоделей я прогуливаюсь неосязаемой тенью, и воспоминание о моей земной жизни — радость моего бытия под землей.

БИБЛИОГРАФИЯ

1.    Все песни Билитис, изданные впервые и снабженные словарем Ж.Хеймом. Лейпциг 1894

2.    Песни Билитис, впервые переведенные с греческого на французский П.Л. Париж 1895

3.    Шесть песен Билитис, переведенные стихами мадам Жан Бертруа “Журнал для девушек” Париж Арманд Колэн 1896

4.    Двадцать шесть песен Билитис, переведенные на немецкий Ричардом Демелом “Общество” Лейпциг 1896

5.    Двадцать песен Билитис, переведенные на немецкий доктором Полем Голдманом “Франкфуртская газета” 1896

6.    Песни Билитис, профессор фон Вилламовитц-Меллендорф “Геттингенские ученые” Геттинген 1896

7.    Восемь песен Билитис, переведенные на чешский Александром Баковским Прага 1897

8.    Четыре песни Билитис, переведенные на шведский Густавом Удгреном “Северное обозрение” Стокгольм 1897

9.    Три песни Билитис, положенные на музыку Клодом Дебюсси Париж Фромонт 1898

10.    Песни Билитис, переведенные на русский

и так далее…

ПРИМЕЧАНИЕ ПЕРЕВОДЧИКА

Из скрупулезно перечисленных в оглавлении песен Билитис Пьер Луи оставил непереведенными двенадцать. Почему? Не смог, не сумел, не захотел? Не известно. Скорее всего, не смог: в архивах писателя его друзья не обнаружили соответствующих копий греческих подлинников. Казалось бы, эти двенадцать песен утрачены навсегда: вскрытую Хеймом гробницу Билитис уничтожил оползень 1895 года.

Но… “книги имеют свою судьбу”. Среди рукописей строгановского фонда научной библиотеки Томского государственного университета оказалась тоненькая тетрадка с греческими стихами, написанными в эолийской манере, так называемой сапфической строфой. Эта тетрадка была показана Григорию Митрофановичу Шатрову. Пленившись хрустальной непосредственностью миниатюр, Григорий Митрофанович не поленился сделать подстрочник — для себя, ибо определить автора по особенностям стиля не удалось.

Так бы и осталась эта загадка без разгадки, если бы вскоре мне не понадобилось обратиться к Григорию Митрофановичу с просьбой: сделать подстрочник греческих эпиграфов, использованных Пьером Луи. Всегда и всем готовый помочь, Григорий Митрофанович охотно откликнулся на эту просьбу. И сразу же вспомнил, что имя Мназидики упоминается в таинственных греческих виршах. Проверка показала, что и заголовки стихов, и их содержание соответствуют “белым пятнам” книги Пьера Луи и однозначно вписываются в общую канву повествования. Так утерянные в Париже двенадцать песен Билитис были обретены в Сибири. Мне оставалось только стилистически обработать подстрочник Шатрова. В настоящем русскоязычном издании переводы с греческого этих двенадцати песен приводятся впервые.

Мне показалось желательным снабдить книгу кратким комментарием, разъясняющим некоторые греческие названия, как бытовые, так и географические, а также напомнить иерархию греческого Олимпа. Примечания к тексту приводятся в тех случаях, когда французские реминесценции не допускают аналогов в русском языке. Ориентироваться в географии поможет и приводимая карта.

КОММЕНТАРИЙ

СЛОВА ГРЕЧЕСКОГО ПРОИСХОЖДЕНИЯ

Амфора — глиняный кувшин — бутыль для вина или воды.

Ареопаг — высший военно-политический трибунал в Афинах.

Аулетриды — ученики, сопровождающие солиста (музыканта или танцора).

Баккар — лесной ладан.

Бассара — одежда фракийской вакханки.

Буколики — пастушеские песни

Виссон — тончайшее полотно.

Дамалис — телка.

Иинкс — птица вертишейка, которой приписывалась способность привораживать возлюбленных.

Кантар — чаша для вина.

Киклада — праздничное платье женщины.

Килик — низкая чаша или глубокое блюдо с ручками.

Кордак — эротический танец.

Кратер — глиняный сосуд с широким горлом для смешивания вина и воды.

Майоран — душистое растение.

Метопий — душистая мазь, распространенная в Египте.

Мирра — благовонное масло мирта.

Нард — благовоние, растение из семейства валериановых.

Ойнанте — духи из конского укропа.

Пектораль — металлический бюстгальтер, надевавшийся поверх платья (две чашечки, соединенные цепочками).

Пеплум — верхняя женская одежда типа сари.

Сиринга — флейта, сделанная их набора тростинок разной длины, соединенных воском.

Тимпан — финикийский музыкальный инструмент типа бубна.

Тирс — ритуальный жезл культа Диониса, увитый плющом или виноградной лозой с шишкой пинии или кедра на конце.

Туника — рубашка без рукавов.

Эксомида — короткая туника.

Элевзинские праздники — осенние праздники в честь Деметры.

ДЕНЕЖНЫЕ ЕДИНИЦЫ

Обол — самая мелкая монета.

Драхма — около шести оболов (горсть серебра — 4,3 грамма).

Мина — 60–80 драхм (341,2 грамма серебра).

Талант — около 100 мин.

МЕРЫ ДЛИНЫ

Стадий аттический — 177,6 метра,

Стадий олимпийский — 192,3 метра.

ПЕРЕВОД НЕКОТОРЫХ ИМЕН

Агоракрит                         — арбитр в народном собрании.

Акалантида                         — щегленок.

Анасиртолис                         — обнаженная сверху.

Гелиокомис                         — солнцеволосая

Гликера                         — сладкая.

Глоттис                         — языкастая.

Дамалис                         — телка.

Дамофил                         — милый народу.

Ксанто                         — светло-русая.

Кохлис                         — маленькая улитка.

Ламприй                         — сияющий.

Лидэ                         — лидянка.

Масхале                         — подмышка.

Меланто                         — чернявка.

Мидзурис                         — всхрапывающая (мидзо — издавать звуки, подобные мычанию, или сосать, всасывать, рис — нос)

Миртале                         — миртовая.

Паннихис                         — празднующая всю ночь.

Партенис                         — дева.

Плагон                         — удар, разгром.

Псилл                         — блоха.

Силлихмада — подлизывающая.

ГРЕЧЕСКИЕ (АТТИЧЕСКИЕ) МЕСЯЦЫ

Начало года — первое новолуние после летнего солнцестояния.

ЛЕТО

            Гекатомбейон                        июль —август

            Нетагейтнион                        август — сентябрь

            Боэдромион                           сентябрь — октябрь

ОСЕНЬ

            Пюанепсион                         октябрь — ноябрь

            Маймактерион                      ноябрь — декабрь

            Посейдеон                             декабрь — январь

ЗИМА

             Гамелион                             январь — февраль

            Антестерион                        февраль — март

            Элафеболион                        март — апрель

ВЕСНА

            Мунихион                             апрель — май

            Таргелион                             май — июнь

            Скирофорион                       июнь — июль

ГРЕЧЕСКИЙ ОЛИМП

Исходный хаос порождает Гею (Землю) и Урана (Небо). От этой пары происходят титаны, а также Рея (богиня-мать) и Крон (Хронос — время). Их дети — царствующие боги греческого Олимпа:

Зевс — верховный бог, бог неба, грома и молний.

Гера — его жена, покровительница брака, семьи.

Посейдон — бог моря.

Аид — бог подземного царства мертвых (аидес — невидимый).

Деметра — богиня плодородия, всего растущего.

Гестия — богиня домашнего очага.

Боги младшего поколения:

Афина — дочь Зевса, вышедшая из его головы, богиня–воительница мудрости и ремесел.

Аполлон — бог солнца (он же Гелиос, Феб), и его сестра

Артемида — богиня луны, девственница–охотница, — дети–близнецы Зевса и Латоны.

Арес (Арей) — бог войны, сын Зевса и Геры.

Дионис (Вакх) — бог вина и виноделия, сын Зевса и Семелы, дочери царя Кадма.

Персефона — жена Аида, царица царства мертвых, дочь Деметры.

Амфитрита — богиня моря, жена Посейдона.

Афродита (Киприда) — богиня любви и красоты, родившаяся у берегов Кипра из пены волн морских.

Анадиомена — из пены волн рожденная, Филомеида — улыбки дарующая — эпитеты Афродиты.

Пафия — Афродита, почитаемая в храме города Пафоса на Кипре.

Астарта — финикийская ипостась Афродиты.

Тетис — дочь Геи и Урана, жена Океана.

Геката — богиня мрака, ночных кошмаров, ужаса и колдовства. Обитает в Аиде, имеет три головы и три туловища.

Эрос (Эрот) — бог любви, сын Афродиты.

Пан — бог леса, охранитель природы, козлоног и рогат.

Приап — фаллическое божество, покровитель сексуальных неистовств, позже бог плодородия, хранитель садов и чистоты родников.

Адон (Адонаи — господин) — финикийское божество, воскресающий и умирающий бог весеннего обновления природы.

Адонис — его греческий образ — юноша–охотник, возлюбленный Афродиты.

Ирис (Ирида) — богиня–радуга.

Божества низшего порядка.

Нимфы (по-гречески нимфа — невеста, девушка) — низшие женские божества природы.

Наяды — водные нимфы, в особенности нимфы источников.

Гелопсихрия — болотная нимфа мороза.

Лимнантис — нимфа болотных цветов.

Дриады — нимфы–покровительницы деревьев, часто с эпитетами, соответствующими породе деревьев.

Гамадриады — дриады, рождающиеся и умирающие вместе с деревом обитания — души деревьев.

Мелии — дриады, родившиеся из капель крови Урана, связаны с ясенем.

Мелиады — нимфы лесной прохлады.

Сатиры — мужские аналоги нимф, хранители плодородия, влюбчивы, преследуют нимф и менад, охочи до вина. Составляют свиту Пана. Имеют копыта, рога, хвосты, бороды, волосатые тела.

Силены — почти то же самое, толсты и пьяны, сопровождают Диониса.

Менады (вакханки) — участницы экстатического культа Диониса.

Музы — дочери Зевса и Мнемозины (памяти), покровительницы искусств.

Хариты (грации) — божества красоты, состоят в свите Афродиты.

Нот — южный ветер,

Борей — северный ветер.

Харон — перевозит души умерших через реку Ахерон, границу Гадеса (Аида).

Гадес (Аид) — обиталище душ умерших, подземное царство.

Олимп — небесная гора — одна из вершин во Фракии, обиталище богов–небожителей.

Амальтея — коза, выкормившая Зевса, которого его мать Рея спрятала от отца, пожиравшего своих детей.

Пасифая — дочь Гелиоса, жена критского царя Миноса, влюбилась в прекрасного быка и родила Минотавра, жившего в Лабиринте.

Сиринга — нимфа, спасаясь от влюбленного в нее Пана, превратилась в тростник, из стеблей которого Пан сделал свирель-сирингу.

Библис — царевна милетская, превратившаяся в источник по аналогичной причине.

Елена — Елена Прекрасная, дочь Зевса и Леды, жена Менелая, царя спартанского, была похищена троянским царевичем Парисом. Похищение Елены привело к троянской войне, описанной в “Илиаде”.

Геракл — сын Зевса и царицы Алкмены, самый популярный греческий герой, силач, совершивший двенадцать подвигов и взятый после смерти на небо.

Персей — победитель Медузы–Горгоны, и Гелла, утонувшая в Геллеспонте, — герои греческих мифов.

ИСТОРИЧЕСКИЕ ЛИЦА, УПОМЯНУТЫЕ В ТЕКСТЕ

Апеллес — художник, четвертый век д.н.э. Нарисованные им плоды пытались клевать птицы. Автор картины “Афродита Анадиомена”.

Атеней — писатель, второй–третий век нашей эры.

Гиперид — адвокат, защищавший Фрину, четвертый век д.н.э.

Гомер — слепой древнегреческий поэт, возможно мифический, объединивший старинные саги в циклы “Илиада” и “Одиссея”.

Питтак — сначала вождь демократов, а затем тиран Митилены. Умер в 570 году д.н.э.

Пракситель — скульптор. Одна из прославленных его статуй — “Афродита Книдская”. Четвертый век д.н.э.

Сафо (Псапфа) — поэтесса, жила на Лесбосе в шестом веке д.н.э.

Теокрит — поэт, третий век д.н.э.

Филодем — поэт и философ, первый век д.н.э.

Фрина — афинская гетера (куртизанка), послужившая моделью Праксителю и Апеллесу. Четвертый век д.н.э.

ГЕОГРАФИЧЕСКИЕ СПРАВКИ

ОСТРОВА в Эгейском море с севера на юг: Лесбос, Хиос, Кос, Родос. Остров Кипр уже в Средиземном море.

СТРАНЫ:

Вдоль западного побережья Малой Азии с севера на юг: Эолия (примерно до острова Лесбос), Мисия, Иония, Кария, Ликия (на повороте к востоку), Памфилия (уже вдоль южного побережья, по берегу современного залива Анталья).

В глубине полуострова, вблизи от побережья: Лидия, Фригия.

Фракия — в Европе, к северу от Эгейского моря, в северо-восточной Греции на границе с Македонией.

Финикия — часть современой Сирии.

Тавр (здесь Западный Тавр) — горы в Малой Азии, вблизи от побережья, в частности в Памфилии.

Мелас (мелодия) — река в Памфилии.

ГОРОДА с севера на юг вдоль побережья Малой Азии: Митилена — в Эолии на острове Лесбос, Пергам — в Мисии, Сарды — в Лидии, ее столица, Эфес — в Ионии, Милет — в Карии, Фаселис — в Ликии, на границе с Памфилией, Перг, Сида и Тарсис — все три в Памфилии.

Библ и Тир — в Финикии на южном берегу Средиземного моря.

На острове Кипр: Аматунт — южный берег острова, Пафос — западный берег (оба города знамениты своими храмами Афродиты). Тарс и Тамасс — в центральной части острова.

Палаео-Лимиссо — современный городок возле развалин Аматунта.

Камир — на западе острова Родос.

Танагра — у слияния рек Лариссы и Асопа в Беотии (греческая Фиваида).

ПРИМЕЧАНИЯ К ТЕКСТУ

Имена исторических лиц и мифических персонажей приведены в общепринятом русифицированном написании. В женских именах окончание “ис” заменено на русифицированное “ида” только в именах предположительно пожилых женщин, что соответствует русскому обычаю называть старух по отчеству: Ивановна, Степановна (Степан-ида по-гречески дочь Степана). В мужских именах традиционно отброшено окончание “ос”. А вот окочание “ас” в имени Ликас оставлено, хотя греческие предания называют предками–основателями Ликии, Мисии и Карии Лика, Миса и Кара. Однако своими ушами у нас известен царь Мидас, а не Мид, так что Ликас предпочтительнее, чем Лик.

ЖИЗНЬ БИЛИТИС

1. Амфиболит — твердая горная порода.

2. Капитул — шрифт, когда строчные буквы пишутся как прописные. Простым капитулом (печатными буквами) родители пишут записки малышам.

ПАМФИЛИЙСКИЕ БУКОЛИКИ

1. Игра в кости.

Согласно Далю на Руси завзятые игроки именовали броски так: при результате 2 очка — голь, 5 очков — петух, 12 очков — полняк. Такое обыкновение присуще не только русским. Названия бросков гречанок: Киклоп (циклоп) — одноглазый великан, Солон — государственный деятель и поэт в Афинах (638 — 559 гг. д.н.э.), Каллиболос — плодородная земля, Эпифенон — выяснить не удалось, Хиос — остров в Эгейском море, Антитехос — соперник в искусстве, Трихида — маленькая рыбка из семейства близкого к сельди, разновидность анчоуса.

Интресно, во сколько очков оценивался Солон?

МИТИЛЕНСКИЕ ЭЛЕГИИ

1. Любовь.

“моей Отрадой” — дословно ”хорошо любимой”. Обычно переводится: дорогой, обожаемой. По-французски получается игра слов: Билитис так ПЛОХО от любви, что она не может назвать Мназидику ХОРОШО-любимой. Подходящая русская параллель: Отрава — Отрада.

2. Письмо.

“Ах! Любви моей мгновения!” — дословно: “мои любови”. В русском понимании любовь — отношение к кому-либо, во французском — действие. Поэтому множественное число “мои любови” не должно создавать русского представления множества объектов любви, любовных связей. Это множество действий любви: ласк, поцелуев…, адресованных единственному объекту любви — Мназидике.

3. Похоронная песня.

Хераиос (Гераиос) — старый, древний. В аттическом календаре такого месяца нет. Однако, во времена Билитис аттический календарь не был общепринятым. Возможно имеется в виду аттический месяц Гамелион (брачный), связываемый с богиней Герой (конец января —начало февраля).

КИПРСКИЕ ЭПИГРАММЫ

1. Гимн ночи.

“Я чувствую себя в тягости ото всей твоей весны”. По-французски Весна — мужчина.

2. Море Киприды.

“Чистейшая женственность”. По-французски море женского рода. Во французской поэзии море — мать, возлюбленная, первозданное женское начало, женственность чистейшей воды вне какого-либо воплощения.

Для грекоязычного автора обыгранный образ неестествен: по-гречески море или мужского рода (понт) или среднего (таллатос).

3. Разорванное платье.

“Низменная Киприда” — имеются в виду обряды в храме “низшего” (животного) уровня, “любовь” по-звериному.

4. Мидзурис.

“Иди под мою опеку” — дословно: “иди под мою руку” — феодальный термин принятия обязанности покровительства вассалу, включения в круг “своих”.

5. Триумф Билитис.

“Возжигали фимиам на моем пути” — дословно “на носу корабля” — раковины, в которой “плыла” над толпой Билитис.

6. Деревянному богу.

По-французски дерево и лес — одно и то же слово, аналогично деревянный и лесной. Эта двусмыслица обыгрывается в тексте: деревянный бог трактуется как бог леса, хотя функции охраны лесного плодородия Приапу были приписаны намного позже (в Риме).

7. Танец Пасифаи.

Дословно: фигура или лик Пасифаи — танцевальная пантомима, представляющая историю Пасифаи, которой уподобляет себя Дамалис (телка). Тем самым она чествует свое имя.

8. Танец цветов.

“Покров” — в оригинале вуаль. Однако если русская вуаль — прозрачна, то французская вуаль — это ЛЮБОЙ покров, даже плотный занавес. В танце Антис прозрачен только последний покров. Кроме того, в русском языке слово вуаль — недавнее заимствование, неуместное для архаики времен Билитис.

  

КОММЕНТАРИЙ ИСКУССТВОВЕДА

 

Марианна Сергеевна Прилежаева, приобретая в Парихе книгу Пьера Луи, была осведомлена, что «Песни Билитис» – такая же блестящая мистификация, как «Песни западных славян» и «Театр Клары Газуль» Проспера Мериме. А ведь Мериме удалось провести даже Пушкина!

В конце двадцатого века после сенсационных раскопок Шлимана широкие круги общественности «заболели» интересом к античности. Еще бы! Легендарная Троя, златовратые Микены вдруг явились из-под земли, иллюстрируя и подтверждая Гомеровские саги. Но, увы! Феноменальные успехи археологов не обогатили алчущих знатоков античности ни одной доселе неизвестной рукописью или хотя бы содержательной надписью.

И вот Пьер Луи придумывает гречанку Билитис, современницу и ученицу Сафо и  снабжает ее подробной биографией. Руками археолога М.Хейма раскапывает ее гробницу, где, наконец-то,  внутри склепа обнаруживаются стихи, вырезанные на черном камне облицовки. А он, автор, якобы «переводит» написанные в эолийской манере вирши изящной французской прозой. Для пущей правдоподобности несколько песен остаются не переведенными.

Книга снабжается убедительной библиографией и великолепными иллюстрациями, воспроизводящими известные античные подлинники. Разумеется шило в мешке утаить не удается. Да вряд ли автор задавался такой целью. Кто-кто, а парижские литераторы прекрасно осведомлены об изящной проделке-подделке собрата, и с позиции знатоков высоко оценивают мастерство Пьера Луи, сумевшего оживить прекрасную гречанку, воссоздать ее радости и горести, наполнить текст достоверными деталями далекой эпохи.

В «Памфилийских буколиках» перед нами наивная жизнерадостная девочка, делающая первые шаги по дороге любви. В «Метиленских элегиях» это уже женщина, ревнивая и страстная, губящая ответную любовь гнетом своего порабощающего чувства. В «Кипрских эпиграммах» возвышенные апофеозы Киприде перемежаются бытовыми сценками из жизни ее служительниц. Билитис богата, Билитис хозяйка дома любви… Но как удержать утекающую сквозь пальцы молодость? На фоне декораций шестого века до нашей эры под флером античности живет и страдает женщина поэт, предвосхищая радости и боль далеких своих потомков. Тех, которые когда-нибудь прочтут ее песни.